24 сентября погиб выдающийся исследователь еврейской мысли Михаэль Шнейдер. 6 хешвана, 24 октября по еврейскому календарю — «шлошим», 30 дней со дня его смерти.

В преддверии этого дня воспоминаниями о нем поделились его друзья и коллеги: Ури Гершович, Илья Дворкин, Давид Каждан, рав Михаэль Кориц, Пинхас Полонский, Менахем Яглом.

Ури Гершович: «Миша никогда не прогибался под влиянием обстоятельств»

Я познакомился с Михаэлем Шнейдером в далеком 1991 году, в Кунцевской ешиве в Москве. Там я работал посудомойкой — но иногда заглядывал посмотреть на все это «религиозное мракобесие». Увидев доброго и благорасположенного Шнейдера, я решил приобщиться к занятиям. В ешиве тогда было немало известных сегодня еврейских деятелей: Саша Печерский, Пинхас Полонский, Зеев Дашевский — люди, которые впоследствии создали «Маханаим». Все они учились и преподавали друг другу. Я был совсем начинающим, хоть и уже немного знал иврит. Миша вел урок по Мишне Тора. Уровень иврита был для меня сложноват, все было внове. Но тихий магнетизм, исходящий от Миши, завораживал. Даже не понимая сказанное им до конца, я впитывал и воспринимал. Потом Миша уехал, и я встретился с ним уже через несколько лет. Вся компания, связанная с «Маханаим», жила в Маале Адумим (Миша, правда, оставался немного в стороне — его сложно было вовлечь в какие-то массовые движения, он всегда был сам по себе). А я поселился в Алон Швуте, в другой стороне от Иерусалима.

Мы оба учились в университете и иногда встречались в библиотеках.

Когда встал вопрос о теме доктората, мой тогдашний руководитель, профессор Шалом Розенберг, предложил мне посвятить свое исследование средневековому мудрецу — рабби Элиягу бен Элиезеру с острова Крит. Он сказал, что работу над этой темой начинал Михаэль Шнейдер, но потом увлекся другими вещами. И предложил мне продолжить.

И тут я хочу отметить важную черту в характере Михаэля. Он обладал поразительным свойством — делать только то, что казалось ему важным и значимым. Никакие экономические или идеологические соображения не могли заставить его совершить не то, что подсказывает внутреннее чувство. У меня это вызывало уважение и белую зависть. Миша никогда не прогибался под влиянием обстоятельств. Так случилось и с докторатом: первоначально заинтересовавшись рабби Элиягу бен Элиезером, он потом решил от этой темы отойти.

Зато благодаря этому я некоторое время плотно общался с Мишей. Он передал мне все накопленные материалы — текст своей работы, рукописи, с которых он копировал (труды этого мудреца не публиковались). Для меня это была новая сфера, я не знал, с какой стороны к ней подойти, ведь я тогда не занимался средневековьем — моими темами были Талмуд и европейская философия.

Встречи с Мишей послужили толчком для моих занятий средневековой философией. Миша незаметно погрузил меня в эту тему, я постепенно сориентировался, стал понимать, что и как делать.

Эти встречи оставили у меня светлые, радостные воспоминания. Манера Миши была всегда неторопливой. Все кругом спешат, бегут, несутся, а Миша словно существовал вне времени. Казалось бы, его задачей было просто отдать мне материалы, но он посвятил мне многие часы рассказов и объяснений.

После этого наше общение уже не было столь плотным. Мы вместе преподавали в разных учебных заведениях, вели совместный курс в МГУ, много обсуждали его по телефону, но на занятия приезжали по очереди, сменяя друг друга. По-прежнему изредка пересекались в библиотеках.

Еще одно дело, которое нас объединяло, — его перевод и комментарий к «Море Невухим». Это лучшее из того, что в принципе было сделано на эту тему. Перевод Шнейдера — не просто перевод, а текст, снабженный большим количеством библиографического материала, ссылок и несколькими оригинальными статьями. Статьи эти, оформленные должным образом, могли бы занять значимое место в мировой рамбамистике, о чем я ему и говорил. Но Шнейдера не волновали карьерные соображения. Он занимался этой работой, насколько я помню, около 12 лет. И все вокруг кричали: «Давай, давай, скорее, пиши за год, за два». Но Миша спокойно продолжал свою работу. Никто не мог заставить его двигаться быстрее, чем он сам считал нужным. Это видно по его обширным примечаниям. Некоторые из них — целые эссе. Они могли касаться философии Николая Кузанского, теории речевых актов — любых областей, к которым Миша считал нужным прикоснуться, изучая Рамбама. Он бесконечно углублялся в текст, стремясь найти пути развития этих идей с разных сторон.

Я надеюсь, что когда-нибудь перевод и комментарий Шнейдера к «Море Невухим» будет издан и на других языках. Ведь, несмотря на фантастическую ценность работы Шнейдера, сегодня она доступна только узкому кругу избранных. Высочайшая планка, которую Миша задал в своей работе, послужила препятствием для ее продолжения. Он перевел только 1-ю часть «Море Невухим». Взяться после него за 2-ю и 3-ю части — это огромный вызов, которому сложно соответствовать.

Все, кто были знакомы с Мишей, знают: задавая ему вопрос на любую тему, ты услышишь нечто, что будет полезно и изменит твой взгляд на мир. Миша не претендовал на однозначное решение проблем, но его ответ — или не-ответ — всегда тебя обогащал. В этом заключалась еще одна его уникальная черта.

Ури Гершович — доктор философских наук, исследователь еврейской мысли

Илья Дворкин: «Шнейдера можно сопоставить с Рамбамом»

— Я был близко знаком со всеми участниками подпольного еврейского движения в Москве, Петербурге, в том числе с представителями религиозного направления — баалей тшува. И могу со всей ответственностью сказать, что Михаэль Шнейдер — фигура уникальная. Его роль и место в движении баалей тшува огромны.

«Я верю»

Миша вместе с Гришей Розенштейном стал автором первой в СССР русскоязычной книги об иудаизме, созданной баалей тшува. В народе ее стали называть «книгой Миши и Гриши». Впервые у русских евреев появилась книга о Торе — не дореволюционная, не переводная, а написанная для русских евреев русскими же евреями посреди ужаса советской действительности. Она вышла в 1979 году и называлась «Ани маамин», «Я верю», по мотивам 13 принципов Маймонида. Это был труд, предпринятый людьми, которые открыли для себя Тору и веру в Б-га и сумели это описать. Мише было на тот момент всего 23 года! Позже он стеснялся этой книги, считал поверхностной. Но факт, что он первым переложил Тору на язык современных реалий. 23-летний юноша, открывший для себя еврейский мир, смог рассказать о нем другим людям талантливо, четко и ясно.

Познакомился я с этой книгой, когда собрался делать обрезание. В Ленинграде был врач, который умел делать эту операцию медицински правильно, но совершенно не понимая ее религиозного смысла. Я судорожно искал этот смысл — и нашел в этой книге. Я словно слышал голос близкого человека, оказавшегося в схожей ситуации.

Перевод сидура

Встав на путь еврейства, мы старались читать молитвы на иврите. Хотелось при этом понимать их смысл. Но знаний не хватало, а имевшиеся дореволюционные переводы, выдержанные в церковно-славянской стилистике, никак не соответствовали нашим переживаниям. Мы чувствовали себя оторванными от собственных молитв.

И тогда Миша взял и полностью перевел сидур на русский язык. Он выступил не просто как знаток языка еврейской литургии и талантливый переводчик. Он проявил себя как человек, который ощутил, что другим людям чего-то остро не хватает, и взял эту задачу на себя. Все сделанные впоследствии переводы опирались именно на этот Мишин перевод.

Хабад

В те годы Миша был пламенным хабадником. Он ездил на аудиенции к Ребе, одним из первых перевел Танию. В какой-то мере он остался хасидом до конца — например, молился по сидуру нусаха Ари. Но потом, постепенно, перестал самоидентифицироваться с любавическим хасидизмом. ... Я это формулирую так: он не то чтобы ушел из Хабада — скорее, Хабад ушел от него. Можно сказать, что он оставался хабадником старых времен — времен Ребе и его удивительных хасидов.

В 80-е годы внутри израильского Хабада шел напряженный поиск духовных путей. Выходил журнал «Возрождение» — я читал его запоем. Но качество его было не всегда идеальным. И Шнейдер, по инициативе рава Адина Штейнзальца, начал издавать журнал «Таргум» («Перевод»). Его идея была в том, чтобы перевести идеи иудаизма на язык русскоязычного еврейства. К сожалению, вышло только два номера.

Рамбам

Миша стал без преувеличения одним из крупнейших в мире специалистов по Рамбаму. Все понимали, что его перевод первой части «Море Невухим» — лучший. Почему?

Потому, что Шнейдер воспринимал Рамбама не просто как кодификатора еврейского знания, но как величайшего мудреца и ученого, открывшего новые пути для еврейского народа и всего человечества. В Хабаде уделяется особое внимание трудам Рамбама; Шнейдер заинтересовался ими, еще находясь в русле Хабада, и углубился в изучение его наследия.

Шнейдер всегда отталкивался от первоисточников. Чтобы читать «Море Невухим» в оригинале, он специально выучил арабский язык. Стремясь понять интеллектуальный контекст, он изучил труды Ибн Сины, Ибн Рушда, Аль-Фараби. Комментарий Шнейдера к «Море Невухим» написан на исключительно глубоком уровне. Я имел счастье учиться у крупнейшего специалиста по Рамбаму -— выдающегося раввина и профессора Гарварда рава Ицхака Исидора Тверского. Его знания были обширны, но его Рамбам был «внутренний еврейский Рамбам». У Шнейдера Рамбам был инкорпорирован в мировые интеллектуальные традиции.

Михаэль Миша успел перевести и прокомментировать только 1-ю часть «Море Невухим», но в кругу друзей преподавал всего Рамбама.

Что же в Рамбаме так завораживало Шнейдера?

Рамбам показывает, как в трансцендентном, бесконечном, непостижимом Б-ге видеть истинную реальность; видеть, как Он наполняет этот мир, делая его настоящим и живым.

Рамбам намечает для этого два пути.

1. Постижение Б-га через поступок, действие, галаху. Б-г действует — творит мир, вступает во взаимодействие с людьми. Поэтому и человек может постичь Б-га в момент действия, а не разговоров о Нем.

2. Глубочайшее созерцание, попытка проникнуть в сферу Б-жественного через отрицание. Речь идет не о христианской апофатетике (описание Б-га через отрицание любых свойств и качеств), а о преодолении материальности через отрицание лишенности, о выходе за пределы оппозиции добра и зла, понимании отсутствия в Б-ге противоположностей добра и зла.

Миша воспринял эти пути — но понял, что они недостаточны. Подходы Рамбама блистательны, но в современном мире... не работают, поскольку не позволяют преодолеть разрыв между декларациями на словах и поступками на практике.

Стремление к первоисточникам привело к глубочайшему изучению мистических текстов разных времен. К примеру, урок Миши по Зогару стал одним из важных событий в духовной жизни ряда его друзей. И он пошел дальше, перейдя к сфере мистики. Начал заниматься Зогаром, устраивал уроки по шабатам для своих соседей. И еще один невероятный важный поворот: он пошел в Академию и стал изучать Каббалу в категориях науки. У меня есть друг, который прошел обратный путь: потрясающий ученый, надежда израильской науки, он внезапно покинул академический мир и попросту исчез — сидит в ешиве и учит там Каббалу. Миша же поступил иначе. Почему? Для меня ответ очевиден. Наука, при всех ее недостатках, — это критический подход, который позволяет добраться до сути проблемы, избегая ловушек. Научный подход требует быть точными с источниками и читать тексты в рукописях, а не в переложениях (которые зачастую претерпевают внешнюю и внутреннюю цензуру). Шнейдер пошел по этому пути. Он стал учеником крупного израильского философа Шалома Розенберга, а затем — исследователя Каббалы Моше Иделя. При этом он оставался совершенно самостоятельной фигурой, не уступающей своим учителям. Об этом однажды хорошо сказала Маша Эндель: «У меня есть Шнейдер — мне не нужен Идель».

Движимый исключительно внутренним интересом, а не внешними конъюнктурными причинами, Шнейдер стал одним из крупнейших в мире исследователей еврейской мистики.

Лидер поколения

У Шнейдера было множество замыслов, идей. И то, что так неожиданно он был мгновенно вырван из этого мира — для нас, его друзей, это абсолютная катастрофа. Он был действительно великим человеком. Каждый его урок становился раскрытием какой-то абсолютно новой реальности. Я построил концепции целого ряда ю лагеряей «Самбатион», просто отталкиваясь от одного отдельных из его уроков. Идеи, которые он высказывал, поражали своей глубиной.

Думаю, из всего сказанного уже понятна моя главная мысль. Михаилэль Шнейдер — один из лидеров нашего поколения. Для меня это ясно как день. И мне больно и обидно, что понимают это немногие.

С одной стороны, Миша — выдающийся авторитет, все молятся по его сидуру, читают в его переводы. е Море Невухим. С другой стороны, его голос так и не был полностью услышан. Будучи окруженными множеством друзей и учеников, он оставался одиночкой.

Шнейдер — фигура такого масштаба, что его можно сопоставить с Рамбамом. Он углубился в фундаментальные духовные проблемы нашего времени и сделал в их исследовании выдающиеся открытия. Их понять и превратить в практику пока только предстоит. Возможно, Рамбама тоже не слышали при жизни. Пока мы в еврейском мире остаемся разделенными по полочкам и секторам, голос Шнейдера тоже не вряд ли будет услышан. Но есть надежда, что он все-таки зазвучит для потомковв будущем.

Илья Дворкин — философ, культуролог, исследователь в области академической иудаики

Раввин Михаэль Кориц: «Шнейдер совершил революцию в академическом мире и мире религиозном»

Когда мы приехали в Израиль, я сразу начал искать для себя религиозные пути, и за полгода понял, что в Хабаде мне нравится больше всего. А еще я обнаружил, что рядом с нами живут две соблюдающие семьи из Москвы: Малкины и Шнейдеры. Мы все провели неразлучно восемь лет. Сначала переехали в Геулу, а потом в Рамот. Из нас троих я был самым малограмотным. Весь мой тогдашний опыт сводился к прочитанным книгам об иудаизме на русском и английском языке. Я жадно впитывал знания, исходившие от моих друзей. Шнейдер был блестящим интеллектуалом и на всех производил неизгладимое впечатление, еще в Москве за ним закрепилась слава выдающегося знатока Торы. Миша был необычайно талантлив, он закончил школу в 13 лет, был младше всех своих однокурсников. В Израиле его тут же приняли в центральный колель Хабада «Цемах-Цедек», который возглавлял рав Дейч. Чувствовалось, что Шнейдер — лидер. Уже когда мы жили в Иерусалиме, ему постоянно обращались с разными вопросами из Москвы.

Один из его учеников должен был приехать в Израиль учиться. И Миша задался вопросом: «Как же так — в Иерусалиме нет русскоязычного хабадского колеля?». И мы обратились к Брановеру, главе организации «Шамир» (сообщество евреев из СССР и Восточной Европы). Так появился колель. Из него потом выросла ешива «Мерказ Гутник»; многие кто там учился, стали раввинами по всей России. Шнейдер многое сделал для того, чтобы занятия в колеле были на самом высоком уровне. Планка, которую он задал, его подход к тексту определили всю мою дальнейшую учебу.

Фото из архива р. Михаэля Корица. Ученики колеля «Шамир» у миквы Аризаля. Михаэль Шнейдер — слева. Р. Михаэль Кориц — второй справа

Тогда было непросто выехать из Израиля в США, но Шнейдеру удалось приехать к Ребе на Песах в 1981 году. Тогда как раз было «Благословение солнца» (обряд, проводимый один раз в 28 лет — ред.). Ребе на ехидусе (аудиенции — ред.) передал ему благословение для евреев России и доллары, чтобы раздать их как цдаку. И тут же Ребе начал говорить сиху (беседа, слова Торы, произносимые по важному поводу — ред.), что нечасто случалось сразу после ехидуса. Было видно, что отношение Ребе к Шнейдеру — нестандартное, необычное.

В 1985 году мы оба с ним побывали у Ребе, провели там весь Тишрей, это было важное событие для нас обоих.

В рамках проектов Шамира Шнейдер начал переводить сидур. Он относился к этой задаче серьезно и ответственно, изучил все имеющиеся комментарии, советовался с израильскими раввинами, задавал вопросы Ребе.

Ребе призвал всех евреев регулярно изучать Рамбама. И у Брановера появилась идея — издать к йуд алеф Нисан, дню рождения Ребе, несколько глав Рамбама на русском языке. Миша днем и ночью трудился, чтобы успеть. Это послужило толчком к его увлечению Рамбамом. В течение следующих 10 лет он переводил «Море Невухим». Специально для этого изучил арабский. К отчаянию издателей, работал он очень медленно, потому что его задачей было переводить честно, глубоко и без халтуры.

Понемногу Миша ушел в академический мир. С его основательностью и неторопливостью ему там было лучше, чем в Хабаде. Занимался он сложными темами. Я как раз недавно перечитывал его статью о влиянии еврейской философии на жидовствующих в Новгороде. А потом он ушел в изучение Каббалы в рамках университета Бар-Илан.

Но я все время чувствовал в нем хасида. За всеми его глубокими лекциями ощущалась хасидская мысль. Хасидизм ощущался в его поведении, в том, как он принимал людей, в самоотверженности, с которой он помогал им в соблюдении заповедей. Ведь вдобавок к великолепной голове у него было доброе сердце.

Он ушел из Хабада, но в этом не было ломки и кризиса. Скорее, это был такой напор тшувы, который не выдерживал никаких рамок. В академическом мире Миша тоже не вписывался ни в какие рамки, он был выше их. Он не был человеком формальных рамок и искал истинное содержание во всем.

Шнейдер совершил истинную революцию и в академическом мире, и в мире религиозном. Он показал, что серьезно понимать еврейскую мысль и тексты можно, только имея основательное религиозное образование.

Свой последний урок он провел в Рош Ашана. За несколько дней до смерти он передал людям глубочайшие идеи. Это символично: до последнего дня он оставался тем, кто дает людям Тору.

Михаэль Кориц — раввин, лектор Торы и просветитель, основатель первой еврейской школы в Ленинграде.

Пинхас Полонский: «Он был для нас главным авторитетом»

Я познакомился с Михаэлем Шнейдером в 1976 году.

За год до этого я окончил школу. К тому моменту я уже жил сионистской идеологией и решил уехать в Израиль. Но при этом очень мало знал об Израиле и еврейской культуре. После окончания школы я сразу же пошел учить иврит. Учился у Зорика Филлера — артиста театра «Современник», подпольного преподавателя иврита. Через год я уже кое-что знал и решил, что пора изучать культуру — прежде всего, религию. Поскольку я понимал, что еврейская культура основана на религии. Так складывался мой путь: от сионизма через культуру — к иудаизму.

Зеев Шахновский, который был тогда одним из ведущих учителей иврита, посоветовал своего ученика — Мишу Шнейдера. И мы с Михаэлем Кара-Ивановым пошли к Мише учить Тору. Мы занимались каждую неделю. Начали с хумаша с Раши и общих обсуждений религиозных проблем. Шнейдер пришел к религии раньше нас и уже был соблюдающим человеком, на тот момент хабадником. (Позже, после переезда в Израиль, он постепенно отошел от Хабада и пришел к религиозному сионизму).
Мы с Кара-Ивановым — выпускники 7-й физико-математической школы. Нам было важно, что Миша по светской профессии — тоже математик, обладающий математическим мышлением. Мы были со Шнейдером примерно одного возраста, но он с юных лет отличался гениальностью и дважды перескакивал через класс, поэтому учился на два курса старше нас. Миша с его женой Леной уже готовились к отъезду, а нам предстояло закончить институт, так как, если бы мы подали заявление на выезд еще будучи студентами, то нас бы выгнали и забрали в армию.

Уже в Израиле я снова встретился с Мишей Шнейдером. Вся группа «Маханаим» поселилась в Маале Адумим. Если вставал вопрос о том, кто в общине самый талантливый и знающий, ответ был однозначным и единодушным: Шнейдер. Я довольно быстро уехал из Маале Адумим, но, когда приезжал, часто бывал у Миши.

Учиться у Шнейдера было непросто — он буквально засыпал слушателя обилием деталей и подходов. Но, когда в общине в проблемной ситуации вставал вопрос об экспертном мнении, он всегда был главным авторитетом.

Миша Шнейдер дал мне первый опыт изучения иудаизма, который оказал на меня очень сильное воздействие. Все мы происходили из совершенно нерелигиозных семей, наш путь к религии занял несколько лет. Но Миша Шнейдер повлиял на то, чтобы этот путь в принципе начался.

Пинхас Полонский — один из основателей организации «Манахаим», автор комментария к Торе «Библейская динамика», создатель портала «Ежевика»

Менахем Яглом: «Где бы он ни был, он оставался собой»

Я знал Мишу более 40 лет. Только после того, как его не стало, я стал понимать, какую роль он играл в моей жизни. При том, что, в отличие от многих других, его учеником я не был.

Познакомились мы в 1978 году в синагоге в Марьиной Роще. Он впервые показал мне, как делать кидуш, и налил мне первый в моей жизни стакан водки. Мне было 14 годиков! Я пропал сразу — и далеко от Марьиной Рощи уже не отходил. Не из-за водки, хоть она тоже сыграла не последнюю роль.

Миша был уникальным человеком. Все знали, что он гений, человек высокой премудрости и глубочайшего ума. Но не менее важно то, что при любых перипетиях жизненного пути он оставался невероятно живым человеком.

В те достопамятные московские годы он был самым ученым из нас, баалей тшува. Его интересы поражали разнообразием. Так, он глубоко изучал Зогар, что казалось чем-то запредельным. Но удивительным образом это не отдаляло его от общей культуры и не препятствовало свежему, живому восприятию людей.

Приехав в начале 90-х в Израиль, я именно к нему обратился за советом — как мне здесь жить. Я пытался выбрать ешиву, но все, что я видел, было «не то». Шнейдер сказал, что ешиву я себе не найду, это не для моего склада личности. И буквально за руку отвел в только что созданный центр «Мораша», который совмещал бейт-мидраш высокого уровня и университетскую программу по иудаике. Там я отучился почти 6 лет. Большего подарка я получить бы не мог!

Уникальность Шнейдера в том, что он прошел долгий и нестандартный духовный путь. В Израиль он приехал хабадником, но понял, что ответов на свои вопросы в Хабаде не найдет. И ушел в наиболее закрытые и строгие общины Иерусалима. Учился на даяна, почти прошел все необходимые этапы... но уже на стадии шимуша (стажировки — ред.) у раввина из харедимной общины понял, что и это не его. И стал двигаться в сторону религиозного сионизма.

Когда люди переходят из одной среды в другую, это оказывает на них серьезное влияние, они меняются в соответствии с новым окружением. Но с Мишей этого не происходило: где бы он ни был, он оставался самим собой. Он неизменно сохранял свои человеческие качества: полную открытость миру и знаниям, бесконечную доброжелательность к людям.

Итак, сменив несколько общин, Шнейдер сблизился с интеллектуальной группой религиозных сионистов и начал академическую карьеру, которая не очень, впрочем, складывалась — просто потому, что он превосходил все мыслимые рамки. Нет областей еврейского знания, где Шнейдер не был бы глубоким, серьезным специалистом. При этом он прекрасно знал мировую философию. По изначальному образованию Шнейдер математик, и научные интересы оставались у него не на последнем месте, хоть профессионально наукой он более не занимался. При этом он был человеком текста и выучил бессчетное количество языков, в основном древних: арамейский, арабский, греческий, латынь. Его областью интересов была еврейская мистика, а без этих языков полноценное изучение еврейской мистической традиции невозможно.

В последние годы он все больше уходил в прошлое, погружаясь в тему неразрывной связи эпох. Отдельно взятой эпохи для него не существовало Любую мысль он рассматривал в контексте стоящих за ней древних традиций.

После Мишиной смерти Семен Парижский написал: «Шнейдер показывал нам границы мысли». И это действительно так. Погрузиться на такую глубину для любого другого человека представляется невозможным. Однако значимость Шнейдера для меня и многих связанных с ним людей (учеников и не только) заключалась в другом: он был своего рода эталоном. Эталоном человека, личности. Тем стержнем, на котором держался мир многих. Такое понимание приходит уже после того, как человека нет. Уход Миши — чудовищная потеря, подчеркивающая общее безумие того мира, в котором мы неожиданно оказались. Теперь это еще и мир без Михаэля Шнейдера.

Давид Каждан. Из речи, которую он произнес в день похорон Михаэля Шнейдера

Миша — мой близкий друг последние 40 лет, особенно те 20, что я живу в Израиле. Мы с ним разговаривали практически каждый день. Его ум, мудрость и внутренняя честность... Вообще-то это три разные вещи. Но у Миши и ум, и мудрость проистекали из его честности. Его глубокое понимание текстов было следствием отказа от неубедительных интерпретаций. Его отношения с людьми и социальными структурами строились на той же основе... Это был человек настолько живой... я не могу поверить, что его нет с нами.

Да будет его память благословенна!

Давид Каждан — израильский математик, член Национальной академии наук США и Израильской академии наук

Михаэль Шнейдер, светлой памяти. Фотографии из архива Лены Шнейдер