Вспоминает бывший ленинградец, деятель отказа Борис Кельман

Борис Ефимович сегодня

Бывшему отказнику, участнику еврейского движения в Ленинграде Борису Ефимовичу Кельману 77 лет. Просидев в отказе почти одиннадцать лет, он в 1990 году он эмигрировал в США, сейчас живет в Калифорнии, помогает воспитывать внучек. Мы попросили его поделиться своими воспоминаниями.

«Для вас с Абрамсоном русский – не родной язык»

Мне тогда было 11 с половиной лет, и именно тогда я впервые услышал слово «еврей». Мы жили в Северодвинске, а, надо заметить, Северодвинск – совершенно не антисемитский город. Мои родители занимали довольно высокие посты. Отец – Ефим Борисович (Хайм Барухович) Кельман был заместителем главного конструктора завода, мама – Сима Соломоновна Рубинштейн – главврачом детской больницы.

Статья в газете, посвященная Симе Соломоновне Рубинштейн – матери Бориса Кельмана

Поэтому мы жили по советским меркам достаточно хорошо. Можно сказать, что я из привилегированной семьи. Как начиналось дело врачей, я хорошо помню, как ни странно».

В тот день у нас в школе должна была быть политинформация. Меня и еще одного моего одноклассника по фамилии, кажется, Абрамсон, поставили по стойке «смирно» каждого у своей парты, а учитель читала нам вслух статью про «убийц в белых халатах». Это произвело на меня, школьника, шокирующее впечатление. Наша учительница русского и литературы вообще была очень «славная» женщина. Она тогда сразу заявила, что мы с Абрамсоном больше чем на тройку русский язык не знаем и знать не можем, поскольку это для нас «не родной язык».

Карикатура из журнала «Крокодил», посвященная делу врачей

«Если тебе скажут отказаться от родителей, ты сделаешь это, не задумываясь»

В один из тех дней отец посадил меня на колени и провел со мной разъяснительную беседу, которая выглядела совсем не так, как сейчас говорят с детьми. «Боря, – говорил он, – ты должен понять, что происходит, хотя ты наверно все равно не поймешь. Нас с мамой могут арестовать. И к тебе будут приходить разные люди. Давай, договоримся: что бы тебе ни говорили, ты будешь кивать головой и ничему не верить. А второе – если тебе скажут отказаться от родителей, ты сделаешь это не задумываясь».

Это был разговор с мальчиком, которому было 11 с половиной лет, и это, конечно, запомнилось.

Еще помню звучавшие тогда обвинения, что его мама-врач якобы ввела тринадцати мальчикам керосин в кровь, и поэтому они погибли. Были камешки в окна нашей квартиры и в окна ее кабинета. Но мама была сильная и волевая женщина, и в один из тех дней она отправилась в горком партии и потребовала – либо что-то сделать, чтобы прекратить слухи, что она явилась причиной гибели мальчиков, либо уволить ее с должности главврача детской больницы. На что получила ответ, что до горкома партии слухи о ней «пока не дошли». Мол, как только дойдут, они ее вызовут и примут меры.

«Этих сволочей еще много на твоей жизни умрет»

Но тут заболел, а затем умер Сталин. В то время было такое положение, что дома нельзя было выключать радиоточку – она всегда должна была быть включенной. Вот у нас включена эта радиоточка, играет траурная музыка, а меня отец сажает за стол и говорит: «Боря, ешь». И ставит передо мной тарелочку – до сих пор помню – с блинами. А я не могу есть! Как же, умер «отец народов», как это пережить?! И вдруг отец наклоняется ко мне и тихо-тихо говорит на ухо: «Боря, этих сволочей еще много-много на твоей жизни умрет. Ешь!». Это было шоком, потому что я никак не мог понять, как себя вести в связи со смертью Сталина. А потом я пошел в школу: там линейка, все учителя плачут, директор плачет, все выступают, а я в этом актовом зале один, как неприкаянный.

«Было шумно и очень весело»

А заключение было такое. Моя мама родилась 4 марта. А Сталин, как вы помните, умер 5 марта. И вот – примерно на девятый день после его смерти – кажется, 14 марта, у нас дома была огромная пьянка, я такой тогда еще в своей жизни не видел. Приехали все мамины родные – и те, кто отсидел в лагерях, и из Риги, и из Запорожья, и из Питера. Было шумно и очень весело, и больше я такого семейного застолья не помню... Собственно, на этом и заканчиваются мои воспоминания о «деле врачей»... Дальше были другие дела.

Похороны Сталина

Корабелка

Родители ушли рано: моему отцу было 43 года, когда он умер. Я в это время поступал в институт, собирался быть большим химиком. Но все близкие друзья отца сказали: «Нет, Боря, ты должен продолжить традиции семьи и стать корабелом». Так я попал в «Корабелку».

От автора, или что такое «Чудо-юдо» Тут требуется небольшое отступление. На самом деле, еврею поступить в высшее учебное заведение в Ленинграде был тот еще квест, кто пережил, тот помнит. Были вузы, куда соваться в принципе не стоило. Ходила даже такая загадка: «Что такое чудо-юдо?» Ответ: «Еврей в университете» (по созвучию со всем известным немецким словом Jude). Добавим, Ленинградский государственный университет носил имя А.А. Жданова (как известно, славившегося антисемитизмом). А Ленинградом в те времена заправляли по очереди Василий Сергеевич Толстиков и Григорий Васильевич Романов. Толстикова, поговаривают, сняли после «самолетного дела», когда группа евреев-диссидентов во главе с Эдуардом Кузнецовым пыталась бежать в Израиль на угнанном самолете. Про отправленного после этого послом к Китай Толстикова ходил знаменитый анекдот, как он ехал на новое место работы поездом и всю дорогу, как говорится, злоупотреблял. Вот выходит Толстиков на платформу, китайские товарищи стоят навытяжку, встречают нового советского посла. Толстиков: «Ну что, жиды, прищурились?!» Василий Толстиков – первый секретарь Ленинградского обкома КПСС (1962 – 1970) Про антисемитизм Романова анекдотов тоже было немало, и это, не считая вынужденного отъезда из Ленинграда таких великих деятелей культуры, как Аркадий Райкин и Сергей Юрский... Про Романова говорили, что он люто ненавидел не только евреев, но еще и собак. Поэтому в городских газетах время от времени появлялись статьи, что собаки буквально объедают ленинградцев, поскольку их хозяева скупают дефицитное мясо. Но это так, к слову... Григорий Романов – первый секретарь Ленинградского обкома КПСС (1970 – 1983) Однако толковая еврейская молодежь без высшего образования не оставалась. Еврейские мамы, глотая литрами валерьянку и затягивая пояса, нанимали своим чадам репетиторов. Задействовались родственные связи и знакомства «блат»), да и старые добрые взятки никто не отменял. Особенно страшно было остаться за бортом вуза мальчику – в большинстве институтов была военная кафедра, которая давала возможность избежать службы рядовым, еще во время обучения получив офицерское звание и шанс вообще избежать армии. Еврейские мамы боялись армии для своих сыновей как чумы: тех, кому особенно не повезло, ждал стройбат, который немногим отличался от тюрьмы. Повсеместная дедовщина, помноженная на антисемитизм и усиленная бесчинством спаянных землячеств, превращала для еврейского юноши службу в армии в жестокую лотерею. Не поступивших на дневное отделение с первого раза иногда спасали купленные медицинские справки: откосить от армии можно было при сильной близорукости, «ценились» и другие заболевания, вплоть до психиатрических. Но получать липовый психиатрический диагноз было рискованно – это было клеймо на всю жизнь, с которым невозможно устроиться на приличную работу. А пока вернемся в конец шестидесятых. К высшим учебным заведениям, которые котировались в еврейской среде, относился Кораблестроительный институт, хотя поступить туда было, конечно, непросто. Толерантное отношение к евреям во многом было заслугой легендарного ректора «Корабелки» Евгения Васильевича Товстых. Легендарный ректор «Корабелки» Евгений Товстых Историческое здание Ленинградского кораблестроительного института на Лоцманской улице В советские времена по окончании института выпускник не мог устроиться на работу, куда ему хотелось: молодых специалистов ждало обязательное распределение на три года. При этом ленинградцев, а особенно евреев, старались отправить из города куда подальше, чему студенты и их родители, естественно, отчаянно сопротивлялись.

Борис Ефимович продолжает свой рассказ

«Боря, как вам не стыдно?»

Мне ничего не предлагали, кроме Череповца, Вологды, Комсомольска-на-Амуре на ремонт барж. А у папы еще с Северодвинска был приятель Вашанцев Валентин Иванович. Этот Вашанцев во время «дела врачей» каждый день демонстративно ходил к нам домой обедать. Это было удивительно: он был главным инженером завода, на котором работал отец, они много общались по работе, но близкими друзьями не были.

Потом Вашанцев стал главным инженером при министерстве судостроительной промышленности СССР, работал в оборонном отделе ЦК КПСС, где отвечал за строительство атомных подлодок.

Когда я никак не мог получить распределение, моя мама не выдержала и позвонила этому Валентину Ивановичу.

И случилось чудо, блат сработал.

На следующий день я пришел в отдел кадров института. Начальник отдела кадров встала из-за стола, подошла ко мне и говорит: «Боря, как вам не стыдно, на вас две недели лежит приглашение на работу, а вы не приходите».

Так я попал на работу в одно серьезное предприятие, которое занималось разными серьезными вещами, вплоть до создания подводных лодок... Это сыграло в моей жизни очень важную роль: полученная на этом предприятии секретность заставила меня на десять лет отложить отъезд из СССР.

«Не брать, не повышать, не увольнять»

Работал я в своем «ящике» (так в народе называли секретные предприятия, которые даже в адресной книге не значились: писали – почтовый ящик такой-то), закончил аспирантуру, вернулся на старое место, но повышения не получил.

В 1976 году, когда у меня только родился второй сын, меня мои приятели подзудили:

«Как же так – ты начальник сектора, в котором работают одни ведущие конструкторы и конструкторы первой категории. А ты – всего лишь конструктор второй категории». Я так распушился, молодой еще был: как же так – я кандидат наук, а у меня действительно – всего лишь вторая категория. Буду жаловаться. На любом предприятии, а особенно секретном, партийные органы были по статусу чуть ли не выше, чем руководство организации. Пошел я жаловаться нашему секретарю парткома, с которым учился в институте. И он мне сказал: «Боря, ты же знаешь правило трех «не» относительно евреев: не брать, не повышать и не увольнять. Вот мы по этому принципу и живем».

Я был немного моложе в то время, страшно возмутился и немедленно написал заявление на увольнение. И тут начались мои приключения.

«Жена плакала, когда я приходил домой в промасленной робе»

Я был уверен, что найду работу в любом институте – я писал работы для кандидатских диссертаций, у меня были статьи. Я был такой большой мачо. Но к своему удивлению я прошел все, что было можно, и никуда не смог устроиться на работу. А у меня двое детей, жена работает участковым врачом, и мне было не очень-то уютно. Но тут моя жена вспомнила, что у нас есть знакомый врач-венеролог. Оказалось, в той жизни это была очень большая величина. Венеролог пообещал что-нибудь придумать и не подвел. На следующий день он мне звонит и говорит – бери машину, заезжай за мной. Мы с ним едем в Пулковскую обсерваторию. Приезжаем, нас заводят в частную баню-сауну. Там традиционно стоит стол, на котором закуски, каких я никогда до этого не видел, коньяки, водка... Меня встречают мужики, человек пять. Говорят: «Садись за стол, если хочешь – в соседней комнате ждет женщина...» Я совсем растерялся! На следующий день после беседы в бане мне позвонили и говорят: забирай свои документы и вези их на Киевскую улицу, где тогда был шестой автопарк. Приехал, протягиваю свою трудовую книжку, мне говорят: «Видишь, у забора стоит машина – уазик. Вот его починишь – и будешь ездить». Нормальный человек просто принес бы механику бутылку водки, и тот бы тут же все сделал, а я вместо этого чуть ли не полгода чинил машину сам. Но я тогда еще не очень понимал, что к чему. Стал я водителем. Единственный, кто плакал тогда – это моя жена, когда я приходит домой не в костюме и галстуке, а в промасленной робе.

Килограмм бананов

Зарплата водителя, конечно, была выше, чем у инженера – таков был советский принцип, но денег все равно не хватало. Однако работа водителем давала возможности, которых люди умственного труда были лишены. Помню, как меня отправили в мою первую поездку в магазин «Фрукты-овощи» на углу Невского проспекта и улицы Марата. Это было известное место, директором этого магазина был знаменитый господин Баренбойм. Я туда приезжаю, мне дают разнарядку: «Езжай на Фрунзенскую овощебазу, привезешь оттуда тонну бананов». Это был такой восторг – мои дети еще бананов не видели. Думаю, ура, куплю бананчиков, домой привезу! Поехал на базу, загрузили в мой уазик тонну бананов, еду обратно. Ставлю машину под разгрузку – там взвешивают и говорят: «У вас недостача 11 килограммов». Я захлопал крыльями – да вы что, я даже не попробовал ничего!»

Советская овощебаза

Отправили меня к директору разбираться. Захожу в огромный кабинет, стол – я таких даже у миллионеров не видел. Директор посмотрел на мою путевку, увидел, что я прикомандированный, и зачеркнул недостачу. И тут я делаю исключительную ошибку и говорю: «А можно я куплю у вас килограмм бананов?» В этот момент как будто бомба взорвалась, все замерли и молча смотрят на меня. Потом мне говорят: «Иди в кассу, выбей чек». Я был счастлив, цены ведь тогда были смешные. Но больше на бананы меня уже не отправляли.

В восемь часов вечера, когда рабочий день закончился, я пошел закрывать путевку, чтобы мне засчитали отработанные часы. Мне что-то отмечают и отдают обратно. Я смотрю на путевку и вижу, что мне поставили всего восемь часов работы. А я работал с семи утра до восьми вечера. Пытаюсь спорить, возмущаюсь, и тогда замдиректора, молодая женщина, мне металлическим голосом говорит: «Молодой человек, идите!» Делать нечего, ушел, сел в машину, перелистнул свою путевку еще раз и увидел в ней 25 рублей. По тем временам – деньги огромные.

Больше меня за фруктами не посылали, прикрепили к молокозаводу, где условия работы были довольно тяжелыми. После трех лет такой работы мне стало невмоготу физически, тогда мы снова обратились к нашему спасителю-венерологу, и я попал на овощебазу – там было полегче, да и денег больше.

Впрочем, через некоторое время пришлось уволиться и оттуда – на базе случилась авария, а я уже был в отказе, и разбирательство могло выйти боком и мне, и руководству овощебазы. Моя жена подсчитала, что за время работы я сменил 13 профессий.

«Кельман уедет только через мой труп»

Как известно, после хельсинских договоренностей в 1972 году из СССР начали, не без сопротивления, но все-таки отпускать евреев в Израиль. Задумался об отъезде и я. Но смущали связанные с этим риски.

Уволившись со своего секретного предприятия в 1976 году, я даже не стал пытаться подавать документы на выезд, опасаясь не просто отказа, но и ареста.

Подал документы я только в 1979 году и тогда же получил отказ. Причиной была неснятая секретность. Начальник первого отдела тогда сказал: «Кельман уедет только через мой труп». К сожалению, он умер немножко раньше, чем закончился мой срок отказа.

Как я «втянулся» в еврейское движение

Уже начался относительно массовый выезд, и я был в полной растерянности, не зная, чем заняться.

Ощущение было такое, что это навсегда, и мне не вырваться. Можно было забыться, пытаться зарабатывать деньги и т.д. Но я решил не то что бороться – о борьбе разговора не было. Я решил попасть в группу людей, которые тоже не собираются бросать идею отъезда. Так я познакомился с Абой Таратутой – это был известный человек, который уже давно был в отказе. Потом я познакомился с религиозной группой, тогда ее возглавлял Изя Коган, там было и любавическое направление, и другие... Короче, я втянулся.

Лидер «отказников» Аба Таратута на выставке группы «Алеф». Фото из архива организации «Запомним и сохраним»

Познакомился и сдружился с очень интересными людьми и сам стал активно участвовать в работе различных еврейских групп.

Среди моих друзей были Михаил Бейзер, Семен Фрумкин, Феликс Кандель, Михаил Ривкин, подпольные преподаватели иврита, такие как Семен Якерсон, и многие-многие другие.

Моя жена врач, поэтому она стала помогать в распределении лекарств, которые предоставляли зарубежные фонды еврейской помощи.

В 1984-85 гг. в квартирах проводились подпольные пуримшпили. Хозяйкой одной из таких квартир была Елена Романовская. Я открыл в себе талант режиссера-любителя, участвовал с детьми в постановках.

Борис Кельман – участник пуримшпиля

Участвовал я и в демонстрациях перед Смольным и на Исаакиевской площади с требованием разрешить евреям-отказникам уехать в Израиль.

Демонстрация ленинградских отказников у Смольного, 1987 год. Фото из архива организации «Запомним и сохраним»

Я вошел в исторический кружок, созданный Михаилом Бейзером, мы занимались историей ленинградских евреев, еврейскими кладбищами и т.д. Эта работа привлекла внимание американских еврейских организаций. Мы помогали распределять поступавшую из-за границы помощь, средства шли в том числе на организацию поездок по еврейским местам Советского Союза.

Потом у нас появилась идея создания еврейского культурного общества. Я познакомился с Аликом Френкелем (нынешним директором Еврейского общинного центра Санкт-Петербурга – ред.). В то время он и его друзья, их было всего несколько человек, и они были очень молодыми, по собственной инициативе стали исследовать еврейские кладбища, места захоронений, места массовых убийств во время Холокоста. Это уже был конец 1980-х, в это время в Ленинграде стали создаваться различные культурные общества. С одной стороны, появилось общество «Память», а с другой – именно тогда родилась идея создания Ленинградского общества еврейской культуры – ЛОЕК.

Было много ребят, которые прошли через ЛОЕК, это были интересные люди, мы с ними составили устав, все пробили и сделали. Но в результате ЛОЕК возглавили другие люди. Сейчас я думаю, что нас оттеснили специально засланные товарищи. Поэтому на знаменитом собрании в ДК им. Кирова – это общество было у нас, я бы сказал, перехвачено.

У нас тогда было много дискуссий с американцами, израильтянами. Нам говорили: вы занимаетесь полной фигней, вместо того, чтобы заниматься организацией отъезда. А я считал, что возрождение еврейской культуры – важная задача. Кстати, когда я недавно был в Питере, я зашел в Синагогу и должен сказать: никогда в нашей Синагоге не было столько народу, в том числе молодого, сколько сейчас. Это очень приятно.

Поющий раввин

Я был одним из организаторов приезда в СССР знаменитого «поющего раввина» Шломо Карлебаха.

В 1989 году мне позвонили из Америки – к вам едет ревизор. Им оказался знаменитый «поющий раввин» Шломо Карлебах, и на меня, молодого энергичного отказника, возложили организацию его поездок по России. Вот это было приключение, которое я никогда не забуду! Это были три недели напряженной работы в режиме 24/7.

Нужно было организовать залы для выступлений, билеты, гостиницы. Питер, Москва, Киев, Умань, и прочее, и прочее... Конечно, я не мог это делать один – была организована команда. Три года назад мы отмечали 25 лет визита Карлебаха в Россию, я попытался вспомнить, в каком зале он выступал, и не смог.

В Питере на один из его концертов пришло больше тысячи человек, то же самое было в Москве. Три концерта в Москве, четыре в Питере, два в Киеве... До начала его выступлений я вообще не верил, что это возможно. Я отдал этому делу все силы, которые были... Сохранились записи тех концертов. К сожалению, через три года после этого Шломо Карлебах ушел.

Шломо Карлебах на концерте в ленинградской консерватории, 21 сентября 1989 года. Фото Юрия Алейникова

Отъезд

В 1987 году нашего старшего сына призвали в армию, забрав со второго курса медицинского института. Служил он в стройбате, служил тяжело. После армии сын полгода вообще не разговаривал, да и потом никогда не рассказывал о своем том, что он пережил.

Сыновья и жена Бориса Ефимовича – Ефим, Максим и Алла Кельман, конец 1980-х

Но однажды стало ясно, что советская жизнь заканчивается.

Меня вдруг вызвали в отвечающий за секретность первый отдел организации, не дававшей разрешение на выезд. Там меня встретили совершенно замечательно: вышел охранник, взял под ручку, довел до первого отдела. При моем появлении – невиданное дело – начальник отдела встал. Говорит: «Садитесь, Борис Ефимович, хотите кофе, коньяк?» Это был 1990 год, и я совершенно обалдел.

Начальник стал уверять меня, что держат меня не они, а военные. Какие, думаю, к черту военные?

Оказалось, все дело в моей давней командировке в закрытый в советское время для иностранцев город Горький (Нижний Новгород).

«Был, – отвечаю, да меня там даже в проходную не пустили».

«Этого было достаточно, – ответил начальник. – Я знаю, вы все равно уедете, знаю, что едете в Канаду».

Думаю, врет как сивый мерин – прекрасно знает, куда я еду. А он продолжает:

«А вы знаете, мы не только военной промышленностью занимаемся, но и гражданскими вещами. Не хотите ли стать распределителем нашей продукции за рубежом?»

«Нет, отвечаю, я в этом ничего не понимаю». И тут я понял, что уезжаю.

...Из тех моих друзей, которые уехали, я почти со всеми поддерживаю отношения. Мы тогда все подружились, и это очень помогало нам жить в то время. Конечно, тогда происходили разные вещи, и приятные, и неприятные, было страшно, наших друзей сажали в тюрьмы. Но в то же время это была очень интересная жизнь, в то время у нас было родство, была общность интересов, было то, что нас объединяло.

Ефим и Алла Кельманы с тремя внучками, наши дни

Елена Янкелевич