Начнем с недоразумения, которое у лингвистов называется «омонимия».

Значение слова «ребе» давно расщепилось на два – меламед и хасдский цадик. И это при том, что эти фигуры занимают противоположные концы в иерархии, так сказать, лиц духовного звания. Правда, на идише различить их помогает множественное число – в первом случае, ди ребес, во втором, ди ребеим. Но самое главное, конечно, контекст.

Немало есть историй о меламедах, но историй о цадиках – неизмеримо больше. Может быть, хасидский ребе – самый главный герой еврейского фольклора, его визитная карточка, та фигура, которая одновременно и сближает еврейский фольклор с другими фольклорными системами, и отдаляет его от них.
Я не собираюсь говорить ни об истории хасидизма, ни об исторической эволюции фигуры ребе, ни о месте различных цадиков в истории еврейского народа. Моя задача скромней – раскрыть роль ребе в фольклоре. Но и на такое обсуждение одной заметки явно не хватит, это скорее тема для толстой монографии, а потому всего лишь несколько разрозненных наблюдений.

Предания о ребе-чудотворце

Предания о чудесах, сотворенных тем или иным ребе, были очень популярны в среде хасидов и распространялись как изустно, так и с помощью множества сочинений житийного характера, как на древнееврейском языке, так и на идише. Рассказывание историй о различных цадиках, чтение народных книг на идише с историями о чудотворцах само по себе рассматривалось как благочестивая и, более того, полезная, оберегающая практика, даже своего рода ритуал. В этих преданиях ребе выступает всесильным магом, защищающим своих хасидов и весь еврейский народ от бедствий, от злых помещиков, от царской несправедливости и от самого Г-спода Б-га. Советы ребе выглядят странными и даже нелепыми, но в них скрыта сила чудесного провиденья и тот, кто им безоговорочно следует, спасется от беды.

Анекдоты и пародии маскилов-просветителей

К середине XIX в. хасидское движение, особенно в Польше и в Галиции, превратилось из мистического и одновременно демократического обновления иудаизма в новую ортодоксию. Во многом это проявилось в «феодальной раздробленности» хасидского мира, в появлении новой хасидской аристократии – мелких цадиков, каждый из которых был окружен своим двором и прославлен своими чудесами среди фанатично преданных хасидов. А ведь были еще бродячие ребе, так называемые «хорошие евреи» и «внуки» (так называли потомков знаменитых цадиков), которые, объезжая свою паству местечко за местечком, торговали исцелениями, благословениями и амулетами. Особенно рассчитывали на их помощь женщины, так что насмешники говорили даже о «бабьих ребе». Именно истории о ребе-чудотворце, очень популярные в хасидской среде, породили многочисленные анекдоты-пародии в тех кругах, которые были склонны видеть в хасидизме искажение религиозной традиции, а то и просто скопище диких суеверий. Хасидизм и его духовные вожди стали главными мишенями для маскилов, то есть просветителей, видевших в них злонамеренных шарлатанов. Кроме того, ребе разных династий зачастую враждовали друг с другом, а, значит, враждовали между собой их последователи. Все это не могло не породить целого вала анекдотов, зачастую весьма резких, остросатирических. Кто только ни рассказывал злых историй о ребе, кто только ни пел о них насмешливых песенок. Но, и в этом главный парадокс хасидского фольклора, чаще всего это делали сами хасиды и именно их собственные ребе становились героями таких насмешливых, двусмысленных историй.

Истории с двойным дном

Самое главное, что можно сказать о сказках, легендах, песнях, рассказах о ребеим – это их парадоксальная двузначность и даже многозначность. В силу присущего хасидизму вкусу к парадоксальному, истории о цадиках то и дело оказываются «чемоданом с двойным дном», и не всегда бывает легко отличить в них восторг от насмешки. То, как воспринимается тот или иной текст – как хула или как похвала, как сатира или как панегирик, или, может быть, как то и другое вместе зависит от позиции рассказчика и его слушателей. Текст о ребе, конечно, обладает фабулой, но не обладает изначальным смыслом. Этот текст, как сказали бы теперь, «интерактивен», и его смысл рождается во взаимодействии с определенной аудиторией. Причина появления такого «мерцающего» смысла в том, что зачастую сами поступки и высказывания многих цадиков были настолько парадоксальны, пропитаны такой специфической иронией, что грань между восхвалением и насмешкой становилась трудноопределимой.

Ребе в фольклоре – фигура героическая, но это очень странный герой, потому что в нем то больше, то меньше проступают черты трикстера. Характерно, что рядом с тем ребе, которым фольклорная и историческая традиция отказывает в своей симпатии, рядом с «ворчливым ребе» Борухом из Тульчина, появляется фигура настоящего трикстера, шута Гершеле Острополера. Остальные цадики прекрасно обходятся без придворных шутов, умея остро подшутить над собой и окружающими.

Ребе как романтический герой

Часто и справедливо говорят о том, что еврейская культура Восточной Европы начала XIX века еще была вне новейших тенденций современной европейской культуры: на «еврейской улице» продолжалось затянувшееся Средневековье. Между тем, в хасидском и антихасидском фольклоре (причем первый часто трудно отличить от второго) очень много того, что немецкие романтики называли «романтической иронией». Что это? Дух времени? Или мы именно в такой перспективе видим хасидские сюжеты потому, что в секулярную культуру они пришли благодаря усилиям неоромантиков Ицхока-Лейбуша Переца и Мартина Бубера? Об этом следует подумать. Во всяком случае, иногда мне кажется, что евреи и, прежде всего, их духовные лидеры каким-то образом знали о новейших литературных и философских исканиях Европы больше, чем это нам сейчас кажется.

Приведу только один пример. Среди знаменитых «Сказок» ребе Нахмана из Бреслава есть одна под названием «Умник и простак», направленная против маскилов. И написана она в любимой манере кумира Просвещения Вольтера в виде сатирической философской сказки. То есть ребе Нахман сражается со своими идейными противниками их же оружием. И есть в этой сказке, среди прочего, развернутая критика теории познания Канта. А это откуда? В общем, не делая пока никаких глобальных выводов, можно прочитать хасидские истории о ребе как истории о романтическом герое. Еврейская художественная литература, как уже было сказано, так их и прочитали.

История о «святом младенце»

Вот вам на сладкое пример такой истории, то ли благочестивой, то ли насмешливой, и к тому же на исторической подкладке. В 1873 г. на престол Столинской (Столин – местечко в юго-западной Белоруссии) хасидской династии, очень влиятельной в Белоруссии и на Волыни, после смерти ребе Ашера был возведен его сын, пятилетний ребе Исроэл (1868-1923). Он был известен среди своих хасидов как «святой младенец»: они рассказывали множество историй о совершенных им чудесах. Провозглашение младенца духовным наставником вызвало насмешки среди миснагедов и даже среди многих хасидов, породило множество сатирических памфлетов и анекдотов. Но мне приведенная ниже история кажется не такой уж однозначно критической, скорее ее прочтение зависит, как уже было сказано, от точки зрения читающего.

Валерий Дымшиц

Статью д-ра Дымшица «Образ Ребе-меламеда в еврейском фольклоре» читайте тут