Cергей Максимишин – известный фотожурналист. Мы поговорили о его творческом пути и коллекции еврейских фотографий 1860-х – 1920-х гг. Евреи городские и местечковые, серебряная свадьба... И даже еврейские каторжники и пьянка!

Сергей Максимишин. Фотография Татьяны Кузнецовой

Как я был фотолаборанткой, пионервожатой и «художественно одаренной сволочью»

- С чего начался для вас этот пласт Вашей жизни – фотография? Увлечение детства, счастливая случайность?
– Вы знаете, у кого-то я читал: когда Б-г нас наказывает, он нас поправляет. Меня судьба несколько раз заворачивала в эту работу. Первый раз это произошло так. В каждой советской школе нужно было получить рабочую профессию. И мы все ходили в такое место, которое называлось УПК – учебно-производственный комбинат. Профессии были популярные и непопулярные. У мальчиков на первом месте – автослесарь, это считалось денежным, а девочки все хотели учиться на швею-мотористку. Но, когда нас распределяли, я болел, и мне не досталось престижного места автослесаря. Оставалась, собственно, только одна возможность – фотолаборантка. Я пошел учиться на фотолаборантку, потому что там были одни девушки, и в их числе моя дама сердца. Целый год я слушал занудные лекции, у нас была очень несимпатичная тетка, которая когда-то училась в ПТУ, и у нее остались конспекты. Представляете – год слушать про рецепты проявителей? Было тоскливо. На практику мы ходили в дом быта. Там на доске почетов висели огромные портреты передовиков: рыбаки, металлурги. Доска обновлялась каждый месяц. Мы ретушировали эти фотографии. Год я этим занимался, а потом нашу преподавательницу посадили в тюрьму. Керчь, где проходило детство, был город моряков и контрабанды. Вся контрабанда, естественно, продавалась на рынке. Наша учительница торговала колготками и попала под какой-то рейд. Поэтому на следующий год, в десятом классе, я учился на пионервожатую. После школы поступил в ленинградский Политех. Учиться было тяжело, специальность – экспериментальная ядерная физика. Нагрузка серьезная, и я три года не вспоминал про фотоаппарат.

Затем я снова попал под раздачу в 1985 году, когда студентов стали загонять в армию. Полгода мотал катушку с проводом в Осиновой роще, а потом меня отправили на Кубу. Связистов там был перебор, зато требовался фотограф. Ждали Фиделя Кастро на 25-летие нашей советской бригады, и нужно было это снимать, а предыдущего фотографа за пьянку отправили в пехоту. Начальник клуба ходил и опрашивал новобранцев, дословно: «Фотографы, художники, певцы, композиторы и всяческая художественно одаренная сволочь, которая служить не хочет – шаг вперед». Я, естественно, сделал шаг вперед. И пока он опрашивал остальных артистов, я мучительно думал, кем же мне назваться, потому что точно знал, что служить не хочу. И когда он подошел ко мне, я сказал, что я режиссер. Из-за того, что был деятелем КВН в институте и писал сценарии для нашей команды. Начальник сообщил, что режиссеры ему не очень нужны, а вот фотографы требуются, и спросил, не фотограф ли я? Я ответил, что отчасти. И тогда он побежал к командиру бригады, и заявил, что я фотограф шестого разряда, работал в газете «Труд» и очень нужен в клубе. И забрали меня служить в клуб фотографом. Так во второй раз я обратился к фотографии. И полтора года снимал всяческие маневры.

Потом я восстановился в институте, окончил его. Стал работать в Эрмитаже, в лаборатории экспертизы. В начале 90-х перестали платить, и я ушел в бизнес. Но это мне наскучило к 1996 году. Тогда я узнал, что идет набор на факультет фотокорреспондентов при Доме журналистов. И все, у меня «снесло крышу», потому что фотография – это заболевание. Через два года у меня случился когнитивный диссонанс: я делал одно, а думал другое, жил от вторника до субботы, потому что во вторник у нас были занятия, а в субботу – единственный день, когда я мог пойти что-то пофотографировать. Мне уже было 34, жена и двое детей. Честно говоря, мне тогда было плохо, потому что очень тяжело, когда у тебя нелюбимая работа. И тут, на мое счастье, случился дефолт 1998 года, моей коммерции сильно поплохело, и я подумал, что это шанс. И ушел в фотографы. Поскольку у меня более-менее получалось, меня быстро взяли в газету «Известия», и я работал там до 2003 года, а потом ушел во фриланс. В этом состоянии и пребываю по сей день.

Байки с помощью фотоаппарата

– Получается, что судьба вас каждый раз возвращала на эту стезю...
– На самом деле, знаете, как получилось... Поскольку я человек южный, то всякие развлечения вроде баня-лыжи ненавижу, а мое семейство – наоборот, и они меня время от времени таскают на какие-то горнолыжные курорты, они там катаются, а я с ужасом на это смотрю и пью глинтвейн. Как правило, в таких местах есть какая-нибудь библиотечка, от бывших посетителей оставшаяся. Как-то я взял книжечку одну, где какой-то американский миллионер давал советы детям, и первый совет, который там был (может быть, эта мысль кажется банальной, но мне она проникла в самое сердце): чтобы быть счастливым, сначала нужно придумать дело, которое тебе нравится, а потом думать, как с его помощью заработать денег. И ни в коем случае не наоборот. До 36 лет я пытался делать наоборот. Просто такое время было 1990-е годы. Невозможно было выжить, прокормить семью любым иным способом, кроме коммерции. А, когда в 36 лет я все-таки стал заниматься любимым делом, сильно потерял в доходах, но было ощущение, что у меня выросли крылья.

– Помимо фотографии у Вас есть какие-либо увлечения?
– Ой, миллион. Я очень разбрасывающийся человек. И монетки собираю, и фотографии, и вообще мимо старого хлама просто пройти не могу. Вот такой «Плюшкин».

– Это, наверное, тяга к истории? Или, может быть, к истории вещей?
– Знаете, я все детство провел в Керчи. Город, полный всякой истории и археологии. Мы на пляж бегали через руины античного города Мирмекий. Класса с четвертого школы я был при музее, и когда собирался поступать в институт, очень долго выбирал между историей и физикой. Выбрал физику, и мне кажется, что это была ошибка, потому что я быстро убедился, что в физике мне места нет, хоть я, в общем, хорошо учился, олимпиады выигрывал. Так вот, собирание старых фотографий, в какой-то степени – компромисс между через всю жизнь пронесенной любовью к истории и фотографией, здесь это все сошлось.

– Вы упомянули, что работали какое-то время в Эрмитаже...
– Да, никто не верил, что можно было без протекции туда прийти, но я с третьего курса был волонтером, а потом устроился работать. Но в 1991 году моя зарплата в лаборатории экспертизы была 14 долларов в месяц, этого не хватало даже на массаж ребенку. Мои друзья занимались коммерцией, и мне было куда пойти. У меня было ощущение, что я себя положил на заклание, на алтарь семьи, понимал, что такой работы у меня не будет больше никогда, будто принес себя в жертву. Но как-то все наладилось.

– У вас интереснейшие фотоработы из совершенно разных уголков земли. Что вам интересно снимать, что именно чаще всего хочется отразить, о чем рассказать?
– Я все время снимал как люди живут. Собственно, что такое журналистика? Это одни люди рассказывают другим людям, как живут третьи люди. Вот и я всю жизнь этим занимался, и, я думаю, мог бы свою работу описать вот так. Был такой замечательный советский мюзикл «Али-баба и сорок разбойников», там был персонаж, который про себя говорил: «Я посетитель рынка, собиратель историй», ну вот и я – «посетитель рынка, собиратель историй». Больше всего на свете люблю рассказывать байки за столом с друзьями, и то же самое делаю с помощью фотоаппарата, и с помощью слов, потому что я также и пишу.

(Сергей Яковлевич – постоянный автор собственной колонки на портале «Republic», опубликовал несколько книг с фотоисториями и рассказами – прим. ред.).

Еврейская фотография и еврейские фотографы

– Вернемся к коллекционированию. С чего началось для вас это увлечение, как появились в Вашей обширной коллекции фотографии на еврейскую тему? Какая фотография была первой?
– Первая фотография, которую я купил, случайно увидел на аукционе, это работа как раз еврейского фотографа – Давида Гершуни. Там изображены два замечательных мальчика. Я никогда не предпринимал никаких специальных поисков еврейской темы, но если что-то видел, то приобретал, и постепенно собралась – я не назову это коллекцией, но некоторая подборка, которая мне просто интересна.

Работа петербургского фотографа Давида Гершуни

– Как давно вы начали собирать фотографии? И какие темы вас интересуют?
– Я еще начинающий коллекционер, занимаюсь этим лет пять-семь. Но, поскольку у меня был большой опыт в собирании, я коллекционировал монетки, то это все пошло быстро, и сейчас у меня приличная коллекция фотографий. Я захожу в какой-нибудь антикварный магазин, прошу старые фотографии. Начинают спрашивать: «А что вы собираете?». Мне тяжело на это ответить. Поскольку я фотограф, то у меня очень специфический взгляд, поэтому можно сказать так: собираю те фотографии, которые мне интересны. Пытаюсь держаться двух тем: это русская фотография и это фотография колониальная. В свое время собирал монеты колониальные, поэтому и колониальные фотографии мне очень интересны. Другие страны – Япония, европейские японские фотографии, Индия, Китай, Египет и так далее. И, конечно же, Россия.

– Расскажите, пожалуйста, о еврейских фотографиях вашей коллекции
– Наверное, самое интересное, что у меня есть – Иосиф Кордыш. Это фотограф, который жил в 1860-е гг. в городке Каменец-Подольский. Вот несколько фотографий на еврейскую тему. Например, лоскутник. Это человек, который продавал старые тряпки. Мне кажется, очень интересно.

На обороте этой фотографии написано: «Лоскутник – еврей». Мастерская Иосифа Кордыша, Каменец-Подольский, 1860-е

Вот еще Кордыш.

Неизвестный еврей. Мастерская Иосифа Кордыша, Каменец-Подольский, 1860-е

Неизвестный еврей. Мастерская Иосифа Кордыша, Каменец-Подольский, 1860-е

В Петербурге нашел такого прекрасного еврея – у меня две фотографии этого персонажа, посмотрите, в руках у него ножницы, и, я так понимаю, роликовая бритва. Видимо, это человек, который делает обрезание. Фотограф Захарьин, Петербург.

Моэль. Фотограф Петр Захарьин, Санкт-Петербург, конец 1860-х

А это целая портретная галерея. В местечках, видимо, был канон некий изображения еврея-мужчины, и, где вижу, я собираю эти лица

Слева направо:
Неизвестный еврей. Фотограф Штейнберг, Динабург (ныне Даугавпилс), 1890-е
Неизвестный еврей. Неизвестный фотограф, неизвестное место
Неизвестный еврей. Горы-Горки, фото М.А. Вильнера, 1894
Неизвестный еврей. Неизвестное место, неизвестный фотограф. 1890-е

– Какие типажи! Можно ли сказать, что на рубеже веков фотография была еврейской профессией?
– Главным еврейским фотографом, которого называли «оберфотографом русской литературы», был Константин Шапиро. Еврейский юноша очень хотел быть фотографом и жить в Петербурге, а профессия фотографа в 1860-е годы не давала права проживания в столице. Но, оказавшись в Петербурге, он страшно заболел, и его выходила русская девушка. Он очень ее полюбил. И, собственно, его заставили принять христианство. Константин Шапиро остался в Петербурге и был, наверное, первым и самым известным здесь еврейским фотографом. При этом под конец жизни он стал писать стихи на еврейскую тему и о евреях. А многие не знают, что он был хорошим поэтом. Помните портреты русских писателей, которые висели у нас в кабинете литературы? Половина из них работы Шапиро. У него был целый альбом фотографий самых известных русских артистов, писателей, такой огромный труд. 1870-е –1880-е годы... Достоевского, Толстого, Тургенева мы знаем не только по портретам, но в немалой степени благодаря фотоработам Шапиро.

Вот это про еврейский вклад в русскую фотографию. И потом было много фотографов-евреев. Они работали в Петербурге уже в 1880-е – 1890-е годы: братья Ясвоины, еще один Шапиро и так далее. А в местечках были фотографы, которые снимали своих соплеменников, и эти снимки меня больше всего интересуют. Вот еврейские семьи, посмотрите: это семья из Вильно.

Еврейская семья из Вильно. Фотограф Хонович, 1890-е

А это семья из Иркутска. Невероятная фотография.

Еврейская семья. Ателье «Тиле и Серебрин». Иркутск, начало XX в.

Семья из Балты – это практически моя родина. Моя украинская мама родилась рядом с Балтой.

Еврейская семья из Балты (в то время – уездный центр Подольской губернии, сейчас – райцентр Одесской области). Фото Д. Балмази, 1890-е

Семья из местечка Холопеничи близ Минска.

Еврейская семья из местечка Холопеничи близ Минска, фотограф Лейбман

Вот такие люди меня интересуют.

– Что вам удалось узнать об истории этих фотографий, насколько точно известны годы их создания?
– Годы я могу с точностью определить даже по бланку, потому что мода на сам бланк фотографический менялась постоянно. Вот эти портреты, например, это 1890-е годы.

Слева направо:
Неизвестный еврей. Фотограф З.Я. Малкин, Рогачев, начало XX в.
Неизвестный еврей. Неизвестное место, неизвестный фотограф, начало XX века
На обороте: «На память Лазарю и Риве Эйдельман от брата Израилия Марк. Эйдельсана. 6 сентября 13 дня 1900». Фото А. М. Порфирьева, Кяхта
Неизвестный еврей. Фото Исайи Серебрина, Витебск, 1890-е

Кстати, интересно: здесь еврей из Кяхты. В России было понятие даже «кяхтинский чай» – чай в Россию попадал через поселок Кяхта в Сибири, и чаеторговля была еврейским делом.

А вот это мой земляк из Керчи.

Насколько мне удалось выяснить, его внук до сих пор работает фотографом в Керчи.

Есть портреты еврейских женщин.

Неизвестная еврейка. Фото Я. А. Блюмина, Витебск, первое десятилетие XX в.

На обороте: «На память дорогой тете Ревекке от Кати Левинман». Фото Абрама Левинмана, Гомель, начало XX в. На фото, похоже, дочь фотографа

Неизвестная еврейка. Фото Николая Козловского, Киев, первое десятилетие XX в.

Вот здесь на обороте: «Дорогой Берте от Дины». Дина держит в руках еврейскую газету «Хайнт» («Сегодня») – это знаменитая газета, которая издавалась в Варшаве

На обороте: «Дорогой Берте от Дины». Дина держит в руках еврейскую газету «Хайнт» («Сегодня»). Газета издавалась в Варшаве. Выпуск, что в руках у Дины, отпечатан не ранее 1908 и не позднее 1914 года. Неизвестный фотограф, неизвестное место

Есть удивительные снимки. Например, вот этот человек по фамилии Иоффе.

На обороте: «На добрую память временам страдания и скитания, находясь на Бельгийской Територии в гор. Антверпен во время одборки бриллиантов. Своей дорогой и милой сестрице Зеноиде Абрамовне. Вспоминай добрым и хорошим чувством своего люб. брата Юлия Абрамовича Йоффе». Другим почерком приписано: «Умер 2 декабря 1914 г.». Фото А. Вербек – Хендрикс, Антверпен

В руках у него пинцет, а в пинцете бриллиант, и он пишет, как ему тяжело, потому что он находится на чужбине, в городе Антверпен. Он занимается отборкой бриллиантов и пишет сестре, как ему плохо, на обороте этой фотографии.

А это – серебряная свадьба, семья из Астрахани.

На обороте: «На добрую память уважаемым Злате и Георгию Вайнштейн от Марии и Авраама Мишнаевских. 25-летняя серебряная свадьба». Фото Ивана Бочкарева, Астрахань, рубеж XIX и XX вв.

Здесь интересно – написано: «Отъезд моего брата в Лондон».

На обороте: «Берте Сегал. Отъезд моего брата в Лондон 27 июля 1912 года». Другим почерком: «Фейга, Ирш, Берта, Дина, Юдифь, Исак – Сигал. Сарра, Гдали, Голда – Мазур». Неизвестный фотограф, неизвестное место

Моя любимая фотография – уже послереволюционная.

На обороте: «На добрую память дорогим родителям папочке и мамочке от Милочки Яковлевны Лифляндчик». Неизвестный фотограф, неизвестное место. 1920–1930-е гг.

Есть местечковое еврейство – мои корни, например, из Тульчина, а было городское еврейство. Эта замечательная девушка – Рива Беленькая из интеллигентной еврейской семьи, и сейчас ее правнуки живут в Петербурге. Здесь она ученица выпускного класса гимназии. Ревекка Соломоновна Беленькая (1899–1981). Ревекка вышла замуж за будущего архитектора и известного собирателя западноевропейской живописи Абрама Шустера. Их сын, Соломон Шустер, режиссер, искусствовед, автор работ по теории кино. А сейчас здесь внук его живет, мы связались.

На обороте: «На памяти милой Рае о нашей гимназической жизни от Ривы Беленькой. 29/II/1916». Фото мастерской Карла Буллы, Санкт-Петербург

Или такие удивительные вещи как еврейская пьянка. Евреи «зажигают».

Еврейская гулянка. 1920-е годы. Неизвестное место, неизвестный фотограф

А это – удостоверения личности.

Удостоверения личности – слева направо:
Арон-Лейба Невахович Мовшевич Розенталь, на обороте заверено печатью нотариуса Старицкого. Петроград, 1914 год.
Аптекарский помощник Ной Абрамович Норенбах, на обороте заверено приставом Литейной части. Петербург, не позднее осени 1914-го.
Хаим Меер-Борухович Неминский. Заверено печатью и подписью директора 2-ой Житомирской гимназии. 1911 год.
Иулия Функ. Заверено сургучной печатью какого-то одесского учреждения. Первые годы Советской власти

Паспорта с фотографиями появились достаточно поздно, а тогда удостоверением личности была вот такая фотография с нотариально заверенной подписью. Здесь Арон-Лейба Невахович Мовшевич Розенталь, аптекарский помощник Ной Абрамович Норенбах, Иулия Функ из Одессы...

А вот евреи-каторжники. Фотографии из полицейских архивов.

Фотографии из полицейских архивов, коллекция В.Р. Егорова. Слева направо:
Лейба-Арон Скуратовский. Преступник каторжного разряда.
Арестант каторжного разряда Мордко-Ицек Авраам-Лейбович Лахман. 21 мая 1889 года
Румынский подданный Хаим Зейликов Ройзман обвиняется в бродяжничестве.
Каторжник Давид Иоселевич Ройзен

А вот мои еврейские бабушка и дедушка.

Роза Исаковна Ихельман, в девичестве Купиевкер. Фото Сергея Максимишина, 1979

Лев Яковлевич Ихельман, мой дед. Неизвестный фотограф, 1945-46 гг.

Эта фотография бабушки – вообще моя первая в жизни фотография.

– Расскажите, пожалуйста, о Ваших еврейских корнях, о семье.
– Дед с бабкой оба из Тульчина, Винницкая область. Бабушку звали Роза Исаковна, фамилия девичья была Купиевкер. Деда звали Лев Яковлевич Ихельман. Причем, есть Ихильман и Ихельман, и никто не знает, как правильно. Дед был Ихельман, а дядька был Ихильман. И у дедушки, и у бабушки был второй брак. Первый муж Розы Исаковны, кровельщик, упал с крыши и разбился. И бабушка вышла замуж за деда. Дед был офицер. Прошел всю войну. Бабушка не работала. Я знаю, что с 1950-х годов остались письма от деда с бабушкой – они все на идише. Бабка писала и своей сестре, и деду Мойше в Симферополь, все на идише, но дома ни одного слова. Между собой они только ругались на идише, это я все помню, но при детях они никогда не говорили на идише, и ни отец, ни дядя Изя покойный, они ни слова не знали. Но такое время было. И я сейчас, наверное, если честно, ближе, по-моему, к еврейству, чем мой отец, у которого никаких даже поползновений к этому не было. Но они очень благодарны еврейской общине, потому что она очень помогает в Керчи.

– Чем Вы сейчас занимаетесь, какие у вас новые проекты?
– Во-первых, учу студентов в школе «Цех», для меня это сейчас, наверное, самое важное. В этом году большая радость: два наших выпускника получили World Press'овскую премию – это практически «Оскар». Если говорить про мои собственные фотографические устремления... До того, как случилась эта «холера», коронавирус, я путешествовал и снимал истории, которые меня всегда интересовали – это истории на культурных стыках. Как у Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места им не сойти», но, тем не менее, на стыке Востока и Запада всегда рождаются удивительные вещи. Вот, например, история то, как в Кении из бочек из-под мазута делают как бы современное искусство в виде огромных металлических животных.

Сейчас я не уверен, что мы когда-нибудь сможем путешествовать, мне очень грустно, когда я смотрю на то, что происходит. Но мы со студентами уже в восемнадцатый раз едем по крохотным русским городкам, и это тоже большой мой проект. На майские мы поедем в Белоозеро. Я снимаю, студенты снимают. Выбирая город, мы всегда смотрим, чтоб там не было железной дороги, потому что это очень важно.

Материал подготовила Наталья Кучевская
Благодарим Марину Бейлину за идею интервью

Читайте также: Еврейская коллекция Владимира Бернштама