Все проекты
Общину поддержали 29716 раз

Дедушкино наследство, найденное под матрасом

«Весь Среднеохтинский проспект был уставлен санками с покойниками, но вы знаете, у меня никаких переживаний по этому поводу не было, видимо, всё уже притуплено было», – вспоминает жительница блокадного Ленинграда, которой в начале войны было десять лет.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойПредвоенное детство. Валентина Михайловна в первом ряду в середине

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойУ патефона

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойМама с дочерями – Валей и Юлей – последний мирный год

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойМама с маленькой Валей. 1935 г.

Двадцать седьмого января – День полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады и Международный день памяти жертв Холокоста. В честь этих памятных дат публикуем интервью с Валентиной Михайловной Рудневой, которая прожила в Ленинграде самую страшную первую блокадную зиму.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойВалентина Михайловна показывает свою фотографию

Отец Валентины Михайловны – Михаил (Моисей) Пельтинский погиб на фронте в первые дни войны.

Первый день войны в фотографиях

Валентина Михайловна 1932 года рождения, так что довоенную жизнь помнит хорошо. Жили, как все, очень скромно, но дружно.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойСемья мамы Валентины Михайловны

– Мы жили на Большой Охте, на Большой Пороховской улице. Мне здесь семь лет, – говорит она, показывая черно-белые предвоенные снимки. – Все эти фотографии делал мой отец – Михаил Борисович Пельтинский. Он был очень талантливый человек, хотя высшего образования у него не было. Он прекрасно разбирался в механике, руки у него были золотые, и он был чрезвычайно одарен музыкально – не зная нот, схватывал любой мотив на лету, прекрасно играл на рояле, что меня всегда приводило в восторг.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойОтец и мама

Еще он, как фотограф, халтурил иногда на свадьбах, на похоронах, чтобы семью содержать. Мама до войны не работала. Жили мы по тем временам очень прилично.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины Рудневой

А вот эту фотографию он сделал в день объявления войны. Папа взял фотоаппарат, мы спустились вниз, он нас сфотографировал и тут же сделал снимки. И на следующий день забрал эти фотографии с собой. Его призвали 23 июня – на следующий день после объявления войны.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойПоследнее фото отца – с женой и старшей дочерью

Он работал шофером, и шофером же на деревянной полуторке ушел на войну. И погиб в августе 41 года где-то под Ленинградом. Сначала пришла бумажка, что он пропал без вести, а потом – много-много позднее – мама посылала куда-то запросы – прислали бумагу, что он погиб.

– А могилы нет?

– Да какая могила, вы знаете, что тогда под городом творилось? Об отце я больше никогда ничего не слышала …никогда, ничего.

– Сколько лет ему тогда было?

– 35, всего лишь 35, – говорит Валентина Михайловна и после долгой паузы добавляет. – Вот и всё. Больше мы ничего никогда о нем не слышали. Даже ни одного письма не было. Ни единого.

Зачем ходить в школу? – всё равно ведь умирать

– Когда началась война, и отца забрали, мама должна была пойти на работу. Еще были живы ее родители, которые тоже жили на Охте, и мы переехали к ним и жили впятером в одной комнате в двухэтажном деревянном доме, наша улица упиралась в Большеохтинское кладбище.

Работать мама устроилась на «Северный пресс» – это Малая Охта, на Таллинской улице между Новочеркасским проспектом и Невой. Там был большой военный завод. Транспорт очень быстро перестал работать, и мама ходила туда пешком. И возила туда на саночках мою сестренку, потому что там при заводе был детский садик, и детей там подкармливали.

Нева от нас была близко, поэтому с водой больших проблем не было – ходили туда за водой. В самом начале войны в нашем дворе жильцами были вырыты блиндажи, чтобы использовать их в качестве бомбоубежищ. И первое время, когда начали бомбить, – тогда еще обстрелов не было, только бомбежки, – все жильцы спускались в эти блиндажи. Однако очень быстро эти блиндажи опустели. Во-первых, холодно – в доме всё-таки потеплее, как-то топили, у всех были сделаны буржуйки. Буржуйки делали в начале войны за хлеб, тогда это еще было возможно. А, во-вторых, люди решили – лучше умереть сразу под бомбой, чем потом от голода. Это было решение буквально всех.

– Да, мне бабушка тоже рассказывала, что сначала она с двумя детьми бегала в бомбоубежище, а потом решила – будь что будет, если погибнут, то вместе и сразу.

– Да, тогда очень многие приняли такое решение. В сентябре я пошла в школу, во второй класс. Школа была где-то в подвале, сначала там было электричество, потом и его не стало. Ходила я, наверно, до ноября. Там было очень холодно и темно, и в школу я ходить перестала. Мама мне потом рассказала, да я и сама помню, как я ей сказала: «Мама, зачем ходить в школу? – всё равно ведь умирать». И я перестала ходить. Дома-то тепло.

А тепло дома было потому, что в комнате была буржуйка, а на кухне была плита. И эту плиту каждый день топили соседи, потому что у них не было печки. И я ждала с нетерпением, когда же кончат топить плиту, и можно будет на нее на уголок сесть. Она же теплая. А в комнате топили буржуйку – на буржуйке готовили, если это можно назвать готовкой, и кипяток кипятили.

С осени, я не помню, до какого времени – уже снег был, значит, это был ноябрь, – я ходила в нашу старую квартиру, где мы жили до войны, – топить печку у соседей. Потому что печка была общая – нашей комнаты и соседской, и топка была одна. Я ходила каждый день топить печку, пока соседи еще там были. И еще с начала осени я даже кормила кошку. Ну, кошка очень быстро исчезла…но топить я ходила долго, до декабря наверно…, потому что я помню, что ходила по снегу.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойС любимой кошкой Люской, сгинувшей в блокаду

А так как наша улица упиралась в кладбище, а у очень многих не хватало сил довезти своих покойников до кладбища, то весь Среднеохтинский проспект и участок около самого кладбища был уставлен санками с покойниками. Но, вы знаете, у меня не было никаких переживаний по этому поводу. Я не боялась покойников абсолютно, хотя мне было всего десять лет. Видимо, всё уже притуплено было.

Блокадная маца

– Бывали во время блокады и радостные дни. Однажды я, идучи топить печку, набрала целую пригоршню настоящего желтенького гороха. По-видимому, машина шла, и из нее рассыпалось. Я шла и по штучке собирала, сосала потом эти горошины до вечера.

Вот еще вспомнила – во время блокады был радостный день, когда нам вместо хлеба выдали муку – белую муку – это был верх счастья. Никаких дрожжей конечно не было – мука и вода.

– Практически маца…

– Нет, соль у нас была – маца, насколько я знаю, делается без соли… А еще мама однажды сходила в нашу старую квартиру и подмела буфет. В буфете же всегда что-нибудь просыпается. И вот она там всё вымела и принесла домой пакетик крупы. И из этой крупы мы сварили суп.

А в другой раз мама ходила в гости к родственникам отца на Декабристов – с Охты пешком – и принесла подарок – мисочку студня, сваренного из ремней. Очень вкусный был студень, я отлично помню, всем досталось по кусочку.

Недалеко от нас была огромная барахолка – там продавали мебель и антиквариат, который еще сохранился с довоенных времен. А у мамы была очень красивая дореволюционная масленка, которая досталась ей от бабушки, – ангел, везущий повозку с цветами, – очень красивая штучка была. Так вот, за эту штучку мама, очень довольная, принесла с барахолки пол-литровую баночку квашеной хряпы. А когда мы перед эвакуацией продали мебель из двух комнат, этого хватило, чтобы всему нашему семейству несколько дней делать манную кашу.

Дедово наследство

Дед умер 13 февраля 1942 года. Дед был очень знаменит на Охте, и похоронили его по всем правилам, на Большеохтинском кладбище, в могиле и даже в настоящем гробу, который сделали из досок от отцовской фотолаборатории.

А когда деда похоронили, – разобрали его постель и обнаружили много-много кусочков черного хлеба. Всем давали и ему тоже, а он не ел, а прятал-прятал… Он болел воспалением легких, а умер просто от голода, потому что даже этот хлеб не ел, оставлял, чтобы мы съели. Конечно эти кусочки хлеба стали нам каким-то подспорьем, нам потом каждый день выдавался сухарик, и это нам помогало как-то выдюжить.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойДедушка с Валентиной Михайловной

Суп с картошкой

– Когда выяснилось, что мы можем уехать в эвакуацию, – маме сказали – да ты с ума сошла, Зинаида! Разве ты доедешь? Ты только мучать будешь себя и детей. Тебе не доехать. Маме было 30 лет, а выглядела она на 70, можете себе представить? Самая крепкая из нас была бабушка – мамина мама.

Эвакуировали нас в марте 42 года, одними из первых. Лед еще был достаточно крепкий. Нас везли на грузовиках по Ладоге. И бомбили, а вокруг были полыньи, и машины проваливались. Мы проскочили, хотя нас бомбили – это я отлично помню. Мы ехали в кузове, верх был брезентовый, а борта деревянные, и на них на крюках были подвешены доски. Вот на этих досках мы и сидели. А брезент сзади был не закрыт, хотя было очень холодно.

– Чтобы прыгать?

– Да. На всякий случай, чтобы можно было прыгать. И вот я видела: на моих глазах под лед ухнула машина сзади нас. Нас бомбили, мы проскочили, а попало перед следующей машиной, и она ухнула в полынью. На моих глазах. Я же большая была – мне уже десять лет было – отлично это помню.

Когда мы переехали через Ладогу, нас выгрузили и сразу накормили. Это было очень опасно, потому что там понимали, что мы были очень оголодавшие, и давали даже не по одной порции, тем, кто очень просил. А это было очень опасно. Там, я даже помню, был суп с картошкой – всю зиму мы картошки даже не нюхали, а тут был суп с картошкой, и мы на нее набросились. И очень многие тут же схватили дизентерию.

Погрузили нас там в теплушки. Там не было ни нар, ничего – все ехали на полу. У кого какие вещи были, те на своих вещах и сидели. Лежать там было абсолютно не на чем. По пути нас конечно подкармливали. Мама ходила с какими-то судочками, кастрюльками, что-то приносила, и мы ели, но всё равно в пути было очень голодно.

– По пути люди тоже умирали?

– У нас в вагоне за две недели пути, пока нас везли в Калининскую область, – я не знаю, сколько точно, – но много людей умерло. Открывали двери теплушки и умерших выбрасывали. У нас бабушка, которой было 57 лет, – она была самая крепкая из нас – она по приезде в Калининскую область на третий день умерла.

Прожили мы в Калининской области три года, я там училась в школе. Оттуда мы уехали в июне 45 года по вызову отцовских родственников (чтобы вернуться в Ленинград после эвакуации, требовался вызов, иначе не прописывали – прим. автора).

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойСразу после войны

Мама больше замуж не вышла

– Вернувшись в Ленинград, мы несколько месяцев жили в одной комнате с родственниками, а потом в этой же квартире освободилась малюсенькая комната 6,5 метров – бывшая людская – и эту комнату отдали нам. И вот мы втроем семь лет жили на шести с половиной метрах.

Я спала на шкафу – двустворчатом, еще довоенном. Мама там сделала полати, и я туда залезала по трубе парового отопления. Ну ничего, мы жили там хорошо.

– Мама больше не вышла замуж?

– Нет, ну что вы, даже речи об этом не было. 30 с лишним лет… что вы – две дочери, нас кормить надо было – какое замуж. А потом, мужиков же перебили во время войны, замуж не за кого было выходить. Молодые девчонки оставались одинокими, а тут женщина за 30… Нет, она положила свою жизнь на то, чтобы нас с сестрой выкормить и выучить – честь ей и хвала. Мама у меня была замечательная, – не скрывая слез, вспоминает Валентина Михайловна.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойВалентина Михайловна в молодые годы

Младшая сестра Валентины Михайловны – Юлия – умерла полтора года назад. Ее кот Цыган теперь живет у Валентины Михайловны.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины Рудневой

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойВалентина Михайловна вспоминает родных…

P.S.

Как-то Валентине Михайловне потребовались документы, подтверждающие ее еврейское происхождение. Она обратилась в Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга.

– В этом архиве пользуются информацией из церковно-приходских книг и документами синагоги. Но церквей в Петербурге была прорва, а синагога одна. Поэтому, когда я сказала, что мой отец еврей, мне ответили – это легко, найдем данные в дореволюционном архиве синагоги. И, действительно, нашли. Мне сказали – ваш отец не Пельтинский, а Пелтынский, и не Михаил Борисович, а Моисей, а его отца звали Бер-Вольф. В архиве мне назвали, хотя и с небольшими искажениями, имена четырех сестер отца и его матери – моей бабушки, – рассказала Валентина Михайловна.

Евреи на войне блокада Ленинграда воспоминания Валентины РудневойБер-Вольф Пелтынский – дед со стороны отца

Елена Янкелевич

 


Вконтакте

КОНТАКТЫ РЕДАКЦИИ

190121, Россия, Санкт-Петербург,
Лермонтовский проспект, 2

+7 (812) 713-8186

[email protected]

Рейтинг@Mail.ru
Яндекс.Метрика
Вход
Уже поддержали общину