14 мая на Горе Упокоения в Иерусалиме был похоронен художник, активист еврейского движения в СССР Валерий Коренблит (Сонин).

Он родился в 1940 году в Москве. Учился в Московском институте культуры. Был близко знаком с И. Эренбургом, и после его смерти в 1967 году начал серьезно заниматься живописью. Сидел в тюрьме за сионистскую деятельность. В 1973 году репатриировался в Израиль. С 1988 по 1997 годa жил и работал в Японии. Картины Сонина были представлены на многих персональных и групповых выставках Израиля, Франции, Германии, Австрии, Швейцарии и Японии. Член Союза художников Израиля и Ассоциации художников-иллюстраторов Японии.

Приводим рассказы и воспоминания об это необычном человеке.

Авраам Шмулевич:
Умер Валера Коренблит, псевдоним Сонин, по имени дочери Сонечки, еврейское имя Моше бен Имануэль. Художник, активист еврейского движения конца 60-х - начала 70-х, один из тех героев, что пробил ворота алии, заставил советскую власть начать отпускать евреев.

С фотовыставки А. Разгона

«С телеграфа - в тюрьму»

Валерий Коренблит рассказывает журналисту о голодовке на Центральном телеграфе в Москве. Голодовку провела группа евреев, требуя выезда в Израиль. Они были доставлены в тюрьму «Матросская тишина» и сумели отметить там праздник Ханука.

https://youtu.be/2NlLHEvQB8s

Инна Меркиш:
Умер Валерий Коренблит. Он часто приходил в общинный дом, поливал цветы. Пришел поздней осенью в тапочках, я ужаснулась и нашла ему ботинки и у себя, и у людей, но он все равно ходил в сандалиях с теплым носком, ботинки берег. Он создал из себя художественный образ, я его упросила сфотографировать и теперь выставляю эти фото на разные фотоконкурсы. Так что люди видят его и помнят.

Лина Городецки:
Прочитала в ленте, что его не стало. И расстроилась... Я встречала его на различных литературных мероприятиях, проходивших в Иерусалиме. Он был странным, одет странно, причесан странно, все было в нем как-то не уютно... Весь его вид. Никто не познакомил нас, так получилось, и я не знала о нем ничего. Но лицо у него было очень запоминающимся. Видела, как он непременно садится в первых рядах, а потом, после, интересуется тремпом до Кирьят-Арба. Да, он приезжал специально оттуда на все презентации и литературные вечера, наверное, душа просила.

Эта фотография сделана на презентации моей книги прозы «Русские корни» в Иерусалимской русской библиотеке. Он подходил, заинтересованно слушал беседы, не вмешивался, просто слушал. Так запомнилось мне. А сегодня я узнала, что его не стало. Стало грустно...

Мириам Гурова:
Сонин - это псевдоним. Его звали Валерий Коренблит. Эта фамилия значилась в его документах. Я знаю это точно. Тогда я работала парламентской помощницей Юры Штерна, и к нему за помощью обратился странный художник-бомж. То есть, Валерий тогда только вернулся из Японии и буквально жил на улице. Юра Штерн (светлой памяти) очень хотел помочь Валерию. Сперва дал ему денег на еду. И пакет одежды - я ему это принесла на проходную тюрьмы в Русском подворье (Валеру задержали по ошибке - за драку, в которой вообще-то избили самого Валеру, разобрались и отпустили через сутки, вот тогда он и дозвонился до депутата Штерна). Юра его поселил в какую-то гостиницу, где Валера, если верить его словам, «три дня отмокал в ванной»... В буфете Кнессета Валера мне рассказал свою страшно-нелепую историю про японскую жену и дочку... Мы написали кучу писем в разные инстанции, Юра буквально всех поставил на уши... Наконец, Штерн выбил для Валеры квартиру в Кирьят-Арбе и (через комиссию по особым случаям) мы добились для него пособия. Часто потом встречались на разных концертах и литературных вечерах. И мы с Мишей обычно на машине подбрасывали Валеру после мероприятий до тремпиады в Гило. После смерти Юры Валерий продолжал иногда звонить мне - из автоматов, у него не было своего телефона... Он не жаловался на жизнь. Говорил, что пособия ему хватает. Единственная его печаль была в том, что дочку свою он так и не нашел. Дарил мне при встречах смешные карикатуры и даже однажды подарил небольшую книжку своих воспоминаний. Я не знала, что он умер... Пусть будет его память благословенна.

Марк Зайчик:
Валера был невысоким человеком с бледным лицом, которое обрамляли длинные седые кудри, удивленные глаза, бесформенная шляпа. Еще на нем был плащ, боты и черная папка с рисунками, газетами и записями. Он все помнил, жил своей жизнью, которая была необъяснима и непонятна посторонним, как может быть непонятна чужая жизнь.

Он ходил на все заседания и творческие вечера в городскую библиотеку Клары, посещал другие схожие места, всегда садился в первом ряду и рисовал почти похожие на выступавших людей портреты героев русской алии.

Он был горячим поклонником еврейской певицы Нехамы Лифшицайте. «Скажи, Марик, у тебя никого нету на радио знакомых, помоги устроить ее передачу, она же еврейский соловей, ты был на ее концерте, Марик?!» - говорил мне Валера по телефону. «Прости Валера, никого нет, чужие все люди», отвечал я ему. Он вздыхал и замолкал. "И концерта ты ее не слышал, да?". "Я пел в Ленинграде, не поверишь, ее песню, майн штетале Белц, так что не греши Валера на меня".

Он довольно часто мне звонил, всегда задавая вопросы о будущем и настоящем русской литературы на Ближнем Востоке. Он тревожился судьбами русских писателей в Израиле и в метрополии. И о поэтах он тоже думал свою большую вескую думу.

- Ты не думай, Марик, я все читаю, всех помню, всех ценю, - говорил он. Я верил каждому его слову. Некогда мы жили по соседству в Иерусалиме, потом жизнь нас разбросала в разные места. Валера уезжал в Японию, возвратился, мы встретились на рынке Махане…

Сразу по приходу Валеры, когда он, шаркая ботами от входа налево, лавируя между обедающими, подходил к нашему столику в углу, ему сооружались присутствующими, две питы с хумусом, печенкой, солениями, крутым яйцом и салатом. Иногда он запивал, съеденное, коньячным напитком «Экстра Файн» и быстро дожевывал с закрытым ртом и сосредоточенным выражением лица. Мы все были счастливы вместе с ним, хотя разговор наш скукоживался при нем и прекращался. Потом Валера съедал ложкой тарелку желтого курдского риса с раздельными зернами и уходил. Была пятница, полдень, он торопился вернуться домой.

Он звонил мне и спрашивал: «Ну, что Марик, когда приедешь в столицу? Давно не читал тебя, сделал заметку в альбоме для твоего портрета и твоего рассказа». У меня хранится номер его мобильника, последние три цифры 593.

Одинокий, заброшенный человек, Валера, живущий своей жизнью, наполненной песнями Нехамы Лифшиц («она же литовский соловей, понимаешь, Марик, ее Голда обожала, понимаешь»), новостями, русскими газетами, журналами, карандашными рисунками. И кто знает, чем еще.

- Когда приедешь, уже, а, Марик? – спрашивал он меня.

- Скоро, мой дорогой, уже совсем скоро, - отвечал я Валере.

Владимир Двоскин:
Мой хороший приятель в Иерусалиме, Много общался с ним, очень жаль, скорблю… Вот мои три фильма ниже, сидели до утра в Иерусалиме в его конурке в 1999 год! Было очень интересно слушать Валеру, а камера моя работала и записывала...

https://www.youtube.com/watch?v=vUZPz4xXeKY
https://www.youtube.com/watch?v=13lDszYBIWo
https://www.youtube.com/watch?v=aUIv5p-dkrk

Григорий Сухман: «Стать дважды евреем Израиля» (proza.ru)
2013 г. Публикуется с сокращениями
В автобус поднялся какой-то неряшливый, растрепанный, седовласый дед с холщевой, видавшей виды сумкой через плечо, непонятного кроя. За версту было видно, что тряпье на нем, условно называемое одеждой, деда не волновали - эдакий состарившийся хиппи. Борода с пейсами окаймляли незамысловатую тюбитейку, весь его вид выдавал человека свободной профессии - он настолько с ней слился, что было непонятно, где кончается человек-легенда и начинается печать профессии. Вся эта лохматая заброшенность окаймлялa худое лицо, на котором от глубоко посаженных серых, цепких глаз паутиною расходились морщины. По всем этим признакам я его моментально опознал, протянул руку и втянул в автобус моего знакомца, Валерия Сонина, возвращавшегося из полуденного Иерусалима к себе домой, в Кирьят Арба, соседний с древним Хевроном городок. Он был известен тем, что посещал все литературные сборища столицы, всегда находил себе место в первом ряду и рисовал выступавших, которые получали после своего спича карандашный набросок работы Сонина, часто весьма удачный. Мне в своевремя он сделал такой же подарок - и этот портрет красуется в свежевышедшей тогда моей книжке ОХЛАМОН-2.

Его приятель-отказник Игорь в далеком 1979 как-то пошутил: ну какой ты, Валера, художник, если у тебя я ни одной картины не видел? Разговор этот, так обидевший Сонина, состоялся перед его высылкой из СССР, на что тот парировал: болтай, болтай, тебе еще отсидеть тут придется, а потом в Израиле мы эту тему обсудим! Так и вышло...

А самому Валере хватило и 15 суток «за хулиганство» отсидеть, после которых ему предложили на выбор или свалить, но без картин, или cеcть. Он выбрал первое. А полторы сотни картин попали в Германию - через жену…Валера не получил за них ни пфеннига.

Впрочем, нескольких лет жизни ему хватило, чтобы понять: его таланты живописца в земле обетованной не очень нужны как теперь, так и в перспективе и вряд ли будут востребованы за сносную цену. И он решил попытать своё еврейское счастье художника в стране исхода следующей жены, а ежели поконкретней - в Японии... Как японка нашла его и чем охмурила - одному богу известно, возможно, она принадлежала к модному тогда обществу «Макоя», утверждающему, что население Страны Восходящего Солнца - потомки потерявшегося колена Израиля... Непреложным остается, однако, факт, что женатый почти по переписке - его брак был заключен в Иокогаме (шлепнули штамп в присланном паспорте)- гражданин Сонин, то ли задуренный, то ли очарованный, улетел в Токио, продав 4-х комнатное жилье свое (в 300 метрах от будущей квартиры Губермана!) в северной части Иерусалима, в Неве Якове, дом 403 с тем, чтобы отец жены, присовокупив в 1988 пачку полученных от служителя муз долларов, купил молодым особнячок, где, разумеется, будет у маститого художника даже и студия своя... Почти так оно и произошло: и дом на имя жены живописца, и членство в японском «союзе художников-иллюстраторов», и подрастающая, с раскосыми глазенками, дочка, которая даже несколько слов на идиш выговаривала, не то, что по-русски - вообще лопотала без акцента, и все прочее совершенно японское очарование…

…В Японии гражданство иностранцам не дают, и жена господина Сонина каждый год продлевала ему вид на жительство в департаменте внутренних дел 9 лет кряду, а вот на десятый - отказалась, хоть ты тресни...

И наш художник Валера Сонин, российский отказник и правозащитник, вновь объявился, и опять без оставленных своих в Японии картин, в славном городе Иерусалиме, став дважды евреем Израиля. А та квартирка в Неве Якове теперь стоит в 50 раз дороже по сравнению с ценой во время первой его репатриации! Так ведь знал бы, где упадешь, соломку бы постелил. Каждый год он с друзьями-отказниками приезжает на место их первой после выезда из СССР встречи, не сам, конечно - более успешные и здоровые подвозят его, только их, открывших ворота империи для свободного выезда за границу, с каждым годом всё меньше, только в этом году четверо ушли - он их знает всех, поименно, и скорбит в своей запущенной квартирке, что в Кирьят Арба. Потому как ссуду взять ему не разрешают - он ведь, по бумагам, обременен семьей, по бумагам, которых у него нет, брак не расторгнут, а что членов этой семьи он уже 17 лет не видел, да и не желают они его знать, чиновников не волнует.

Он уже и через поисковик пытался судьбу дочки японской выяснить, и через каких-то знакомых - зовут-то ее Наташей, не как-нибудь...По слухам, дочка эта художницей стала, гены ведь, как и таланты, не пропьешь. И у старшей дочки, что из России, тоже две дочурки подросли, но и тут облом - не разрешает им живущая в Израиле мама с дедушкой видеться И мечтает лохматый старик только об одном: ЧТОБ ЕГО РОДНЫЕ ДЕТИ ОТЦОМ ЗАИНТЕРЕСОВАЛИСЬ, ПОКУДА ОН ЖИВ.

Зеев Вагнер:
Он остался в Иерусалиме Похоронили Валеру Коренблита. Похороны были такими же «нестандартными», как и жизнь, и смерть Валеры. Он был очень нестандартным. И внешне, и внутренне, и всей своей жизнью. Среди нас много оригиналов, но таких… таких практически нет. Знал его почти полвека. И не знал...

Он был очень добрым, заботливым, много чего видевшим и желающим рассказать об этом. А нам, тем кто любил его, было некогда слушать.

Как художник, а он себя мыслил только художником, он не был профессионалом. Профессионалом в том смысле, что не имел специального образования. А что, все, кто кончили Суриковское или Репинку – Шагалы и Рубенсы? Но тот, кто помнит его работы «дояпонского» периода, подтвердят – в них было то, что делало их узнаваемыми. А посмотрите на его портреты последних двадцати лет. Они добрые. Он был очень еврейским. Он любил свой народ, свою страну. Критиковал (а кто не критикует?), но и любил. И долгие годы, будучи сверх общительным, страдал от одиночества.

Умер он в одном святом городе, похоронили – в другом. Я не могу сказать, что Иерусалим без узнаваемой издалека фигуры Валеры станет другим. Нет. Иерусалим остался Иерусалимом. Но нам будет не хватать нашего чудаковатого друга.

Использованы материалы из соцсетей Александра Шейнина, Авраама Шмулевича, Михаила Польского и других людей, упомянутых в этой статье.