Ну, в общем, история такая. У всех отъезжающих в конце 80-х была проблема с золотом. Это когда вывозить особенно и нечего, кроме книг, картинок и нескольких цацек. И тут выясняется, что даже то золотое барахло, что у тебя есть, тоже не очень-то вывозное: или без проб, или старое, или дороже 200 рэ. То же и о серебре. А очередь в мастерскую на Бармалеева, где можно что-то переделать (ленинградцы знают), на три года вперед.

Ул. Бармалеева, 1980-е гг. Фото для нашего издания нашел Владимир Гольбрайх

Короче, что хочешь, то и делай. Ну, теперь-то, оглядываясь назад, понимаешь всю бессмысленность той суеты, но тогда... Когда знания об эмиграции отчасти почерпнуты из булгаковских рассказов о Великих Княжнах, меняющих в Стамбуле колечки на еду, чтобы избежать института проституции, или о матерях, вынимавших из ушей сережки, чтобы достать молокa для больных детей в эвакуации... Да и вообще, жаль бросать.
И вот как-то раз моя училка английского Ирка Бурштейн приводит ко мне домой на урок двух молодых бизнесменов – кооператоров образца 89-го. Они у нее тоже английский учат, и у них ко мне как к человеку, искушенному в отъездной бюрократии – можно сказать, старому опытному камикадзе, – есть вопросы по теме. Леха и Маратик: упакованные, уверенные в себе молодые ребята – я таких раньше не встречал.

Попили кофе, поговорили. Среди прочих проблем помянул и золотую.

– Ну это, – говорят, – вообще не вопрос. Хочешь, отвезем тебя к ювелиру?

Собрал в тряпочку весь золотой лом, прихватил старые серебряные ложки и тут же на их девятке поехали к ювелиру на Васильевский.

Мастерская у ювелира была дома. Прямо в квартире. Услужливый, импозантный, докторская бородка, разложил каталоги и альбомы по искусству. Можно все. Что хочешь, сделает из материала заказчика. Хоть подвески Анны Австрийской. И пробы будут. Давал толковые советы. Я постепенно осмелел, поназаказывал всякого. И время пошло.

И пришло. До отъезда осталось недели полторы. Позвонил ему – все, говорит, уже готово, осталось пробы поставить. Но с этим проблем не будет, все схвачено. Жду. Снова звоню – завтра обещали, железно! Назавтра звоню – никто не берет трубку. И послезавтра тоже. Каждый час звоню. Ну все, влип. Как Буратино с азбукой. И ведь жаловаться не на кого – все сам. Да и куда я пойду жаловаться? Я ведь уже человек без паспорта. Как Михаил Самуэлевич Паниковский.

Звоню и звоню. На третий день уже поздним вечером вдруг женский голос отвечает – уехал на дачу. Какая к черту дача?! Ленинградский январь на дворе. Сажусь в такси и еду на другой конец города, на Васильевский. Звоню в дверь – открывают. Так и есть – дома. Но совершенно пьяный.

– Все хорошо, – говорит, – все будет. Я почему напился? Я за тебя волнуюсь. Но ты не переживай – я все сделаю. Ты из Москвы летишь? Езжай спокойно в свою Москву, я тебе с проводником пришлю.

Язык заплетается, несет околесицу. Ну и что делать? Драться? Милицию вызывать? Я же вне закона. И до отъезда осталось два дня. Повернулся и вышел.

Из дома, прямо из прихожей, не раздеваясь, позвонил Маратику. В конце концов, это ведь их человек.

А дальше так. Успеваю снять шапку, шарф, куртку и один сапог – звонит телефон. Ювелир звонит. Срывающимся фальцетом кричит:

– Ты ИМ скажи! Ты ИМ скажи, что я сам, кого хочешь, грохнуть могу!!!

Видимо, ему позвонили и сказали только одно слово: «Грохнем». Поэтому так быстро. Через полчаса перезвонил и уже совершенно трезвым, напряженным голосом, как будто ничего не было, сказал, чтобы завтра приехал часам к двенадцати – все будет готово.

Назавтра в двенадцать я стоял у его двери. В сумке у меня лежал молоток. На всякий случай. Just in case. Впрочем, я последние месяцы из дому не выходил без молотка или банки сгущенки в авоське. Ювелир был трезв, вежлив и немногословен. Все действительно было готово. И работа хороша. Не хватало только одной заказанной и оплаченной вещицы. Он стал сбивчиво объяснять, что там что-то не так с пробой и скоро будет готово – ну, не сегодня-завтра и в случае чего он пришлет с проводником... Конечно можно было плюнуть – гораздо больше бросили, но не хотелось прощать этому мерзавцу. И досада мучила. На то, что вместо тихой грусти от прощания с любимым городом и друзьями я был поглощен мыслями и заботами об этом поганце.

Разговор происходил в его мастерской. Я огляделся и на его рабочем столе увидел зажатый в тисочки, готовый уже, великолепный перстень – маркиза с брюликами. Видимо чей-то заказ. Я взял его со стола и положил в карман со словами: «Отдам твоему проводнику, когда он привезет мне мое». И тут...

...И тут этот взрослый, вальяжный мужчина оседает на пол, на колени, обнимает мои ноги и дрожащим голосом лепечет:

– Убьют! Ведь убьют меня!

И я вдруг отчетливо понимаю, что, если заберу – убьет заказчик, если не отдаст – убьют Маратик с Лехой. И все это абсолютно серьезно. И в эту самую минуту его жизнь в моих руках.

Ну чего там. Пожалел я его. Пусть живет. Я ведь тоже «ювелир» – так моя фамилия с иврита переводится. Правда, я тогда этого еще не знал. Только чувствовал.

День отъезда. Проводы на Московском вокзале. Январь 1990

Первый седер в Иерусалиме. Апрель 1990

Об авторе

Михаил Цойреф – бывший ленинградец, выпускник Политеха. Работал в ГЭС на Обводном и на Южной ТЭЦ в Купчино. Совершил алию в январе 1990 г. Нашел работу на Тель-Авивской электростанции.

Дочь отслужила в израильской армии, внуки – сабры.

Любит вспоминать ленинградское прошлое и с радостью делится воспоминаниями с нашими читателями.