«Кировский театр начинался с вешалки. Вернее, с гардероба, который я всей душой ненавидел. И было за что. Мне всегда было мучительно неловко за маму и сестру, стоя с охапкой женских пальто, прикрывать их неуклюжую возню с переодеванием зимних сапог, а иногда даже снятием шерстяных рейтуз».

Так получилось, что, когда Эрик Готье, руководитель Штутгартского балета, привез свой оммаж из четырех суперсовременных версий Лебединого озера к нам в Тель-Авивскую оперу, нас не было в стране. Может и хорошо, что упустили, поскольку понимающие фейсбучные френды не очень-то хвалили это дело. К тому же оказалось, что в этом я консерватор и ретроград – что хотите трогайте, а Лебединое озеро оставьте мне как было, как в детстве.  

Кировский (Мариинский) театр начинался с вешалки.

Кировский театр. Открытка советских времен

Ну, то есть как с вешалки – с гардероба, который я всей душой ненавидел с подросткового возраста. И было за что. Мне всегда было мучительно неудобно, неловко за маму и сестру, стоя с охапкой женских пальто, прикрывать их неуклюжую возню с переодеванием зимних сапог на лодочки, а иногда даже снятием шерстяных рейтуз. И все это где-то в углу гардероба, в толкучке, на подстреленной на полу газете, где мне казалось, что все, особенно девочки, на меня смотрят с неодобрением. Хотя, по-моему, все они делали то же самое. Только, как мне тогда казалось, быстрее и ловчее.

Потом поднимались наверх по парадной лестнице ведущей в зал. Огромный, сияющий огнями, позолотой и красным бархатом кресел. «Императорский», иначе не скажешь.

В царской ложе на русском балете. 1959 Визит вице-президента США Ричарда М. Никсона в Ленинград. Автор: Howard Sochurek

И постепенно выходишь из состояния гардеробной парализующий неловкости, и гаснет свет, медленно, еще отражаясь от золотых бобошек на ложах, играя на хрустале огромной люстры, и наконец занавес. А потом в темноте еще волшебная, такая знакомая музыка Чайковского.

СССР, в театре. Фото из открытых источников

Ну а дальше – Балет. В Щелкунчике, конечно, любил сцену боя на шпагах с крысами, в Дон Кихоте – выход благородного идальго на настоящей лошади и Санчо на ослике, а Лебединое... Там самое крутое для меня был кордебалет. Возбуждение от невероятной слаженности и гармонии... Ну, помните ночное озеро в декорациях, это лунное свечение, чистые балетные пачки, отливающие синеватым серебром в свете софитов.

Ничего лучше и быть не могло. И думать даже, что можно было сделать это как-то иначе, да просто в других стенах, было совершенно невозможно.

Затем детство как-то само собой закончилось. И в театр я ходил уже с подружками, дальше с женой, а под конец – с маленькой дочкой.

А потом все это завершилось отъездом в страну, где зимой не носят шерстяные рейтузы. Но это и неважно, потому что балета здесь нет. И Императорского театра, сияющего позолотой и тысячью огней, тоже нет.

Да и жизнь изменилась. И постепенно стало ясно, что на Ковент Гарден спокойно можно попасть в Лондоне. Оперу послушать в Вене или в La Scala, а отличное, настоящее фламенко посмотреть повсюду от Севильи до Гранады.

Но Кировский – он не исчез, не померк, а просто жил себе в памяти сердца вместе с Эрмитажем, Невой, снегом и моей старой 199-й школой на площади Искусств.

И вот свершилось! Мариинка приезжает в Израиль! 23.05.2011. Всего через двадцать один год после нашего отъезда. И куда? В Кейсарию, в римский амфитеатр первого века до н. э, построенный самим Иродом Великим. Здорово, конечно, но как же без парчового занавеса? Без парадной лестницы, лож и кресел красного бархата? Без гардероба, наконец? Вот правда, и люстра совсем-совсем не погаснет?

Амфитеатр в Кейсарии

И, да, не погасла. И декораций с детства привычных, без которых озеро – не озеро и лебеди – не лебеди, не было... Апокалиптический закат угас на наших глазах, солнце утонуло в Средиземном море и едва слышный прибой так органически вливался в изумительную музыку Чайковского, огибающую теплые камни Иродова амфитеатра, льющуюся  над римским ипподромом... Кордебалет был безупречен и загадочен, как тогда, в детстве.

Автор на том самом концерте

И, наконец, над нами повисла огромная полная луна. За сценой, совсем близко, тихонечко шумело море. И Лунная дорожка – не нарисованная, а живая, настоящая, протянулась через сцену прямо к нам. Она блестела, переливалась и жила собственной жизнью. И оказалось, что, в сущности, не так уж нужны эти пыльные декорации. И тяжелый бархатный занавес тоже не очень-то и нужен. А далекая луна может светить получше всякой люстры.

В общем, пусть он, Кировский, живет себе под закрытыми веками. Где снег, мама, Нева и старая школа на площади Искусств.