Я люблю бронзу. Антикварную, естественно. Всегда любил, и дома она была. Всякого вида – подсвечники, статуэтки, шкатулки.

Ну, понятное дело, вывезти нельзя. Нужно продавать, значит. Это тоже непросто – даже при тогдашнем большом спросе на антиквариат.

Дома, 1989 г.

Пускать в дом кого попало перед самым отъездом в конце 89-го было бы безответственной глупостью.

Жена Алла

В общем, решил ближе к отъезду собрать все и разом сдать в антикварный комиссионный – он к тому времени переехал с Садовой на Васильевский. Тянул до последнего, так расставаться не хотелось.

Приезжаю в комиссионку. Пустовато – ни товара, ни покупателей. Только в приемной, перед комнатой оценщика, толкутся несколько барыг – перекупщиков. Бросаются ко мне, но я не хочу рисковать. Не даю им даже заглянуть в свой огромный баул, из которого торчат разные бронзовые части – и прямиком в приемочную. Сдал все крупные предметы и оставил у себя только несколько мелких вещиц. Собственно, я и не собирался их продавать, хотел только оценить по случаю и потом оставить на память друзьям. Ну, чтобы помнили. Прямо от приемщика можно было выйти в торговый зал. Просто полюбопытствовать, раз уж приехал.

В зале пусто, смотреть не на что. Повернулся уходить, и тут подошел человек приятной наружности и вежливо сказал: «Я видел, вы сдавали бронзу, но не всю – я обожаю мелкие вещицы, позвольте только взглянуть. Прямо в сумке, я до них не дотронусь». И даже заложил руки за спину, демонстрируя чистоту намерений. Ну, я и позволил.... Просто приоткрыл баул, чтобы он мог заглянуть. И тут... Двух минут не прошло. Ниоткуда. В совершенно пустом зале из воздуха сконденсировался милиционер в серой шинели. Старший лейтенант.

– Что тут у вас? Торгуете? Документы предъявите.

Приятный человек услужливо протягивает паспорт и мент, мельком глянув, отпускает его кивком головы. Потом берет мою визу – паспорт я уже сдал – забирает мою сумку и говорит: «Пройдемте».

Я хорошо помню эти несколько метров, что я шел за ним к выходу, за которым уже виднелся задок милицейского УАЗика. Я сказал в перетянутую портупеей милицейскую спину: «Лейтенант, зачем ты это делаешь? Отпусти меня!» Он ответил, не оборачиваясь: «Вещи краденые».

Через минуту я уже сидел в милицейском УАЗе за решеткой. Потом мы три часа ездили по вызовам на пьяные драки и еще куда-то. Когда, наконец, затемно уже добрались до василеостровской ментовки на Наличной, он оставил меня сидеть на скамейке у дежурного, а сам исчез с моими документами и сумкой. С концами, больше я его никогда не видел.

Проходили часы, ночь настала, менты уже все сменились, а я даже не знал фамилии того, кто меня сюда привез. До меня никому не было дела. Как много веселых картин можно успеть нарисовать себе, пока пять часов сидишь на жесткой скамейке в ментовке. Без телефона. Имея билеты на Малев до Тель Авива через две недели ровно.

Потом за тобой приходят и ведут по внутренним коридорам без окон, лязгая решетчатыми дверьми. К следователю. Меня. По обвинению в скупке-продаже краденного (так записано в журнале у дежурного – сам видел).

В кабинете сидит мрачного вида следователь и что-то долго пишет, вообще не глядя в мою сторону. Видимо, это часть психологического давления. Прием такой, чтобы расколоть. Но лицо не плебейское, нормальное лицо - чем-то даже похож на майора Томина. Наконец, спрашивает фамилию – на столе стопка папок. Берет верхнюю, на которой написано: Дело №.... И моя фамилия без ошибок. Уже и дело завели. Кафка....

Молча читает, достает из стола какие-то листы, видимо, списки «краденого» и долго изучает, потом заглядывает в сумку – она тут же, у стола, достает фигурки-шкатулочки, перелистывает папку, а там, в конце, моя виза подшита. Он оживляется, с интересом смотрит, и вдруг говорит человеческим голосом: «Слышь, Майкл, а чего ты их с собой-то не возьмешь? Смотри, какие симпатичные».

Придуривается? Стараясь попасть в тон, отвечаю, что нельзя вывозить-то, ваши же на таможне и не дают! – «Ааа, глупости все это, ехай, Майкл, в свой ИзраИль и будь здоров!». Сгреб фигурки обратно в сумку и ногой подвинул ко мне. И выписал пропуск.

Не, все-таки не Кафка. Скорее Хармс.

Эта шкатулка попала к Цойрефам спустя 20 лет от друзей, которым они ее оставили перед отъездом. Внутри древние израильские монетки – Михаил собирал их в Аполлонии (Герцлия)