Как я из скрипача стал альтистом. Переезд в США

Я жил и учился в Киеве, закончил музыкальную школу. Мой педагог, Григорий Ефимович Ямпольский, был для меня как отец. Ямпольские — знаменитая музыкальная семья. Брат моего учителя, Владимир, много лет был аккомпаниатором Ойстраха. Мама Григория и Владимира — родная сестра Мирона Полякина. Это киевские Ямпольские. В Москве жил другой Ямпольский — знаменитейший Абрам Ильич, основоположник российской скрипичной школы.

Григорий Ефимович Ямпольский

Григорий Ефимович Ямпольский Когда встал вопрос о продолжении образования, Григорий Ефимович посоветовал: «Переходи на альт». Он понимал, что еврею-альтисту будет легче поступить в Киеве, чем еврею-скрипачу. Я взял альт, поиграл на нем скрипичный концерт Кабалевского. Звук мне невероятно понравился, я влюбился в инструмент, сыграл конкурс и поступил в училище Глиера. А через три года меня приняли Киевскую консерваторию. На всем курсе там было два еврея! Мне очень хотелось продолжать учебу в Москве, многие музыканты-евреи уезжали учиться в другие города, но я этого сделать не мог из-за семейных обстоятельств — болезни мамы.

Американским родственникам удалось перевезти маму на лечение в США, а она там умерла... Меня не выпустили из Киева, чтобы я мог побыть с ней после операции: консерватория не дала характеристику. Ужасно...

Игорь в детстве с мамой

Не выпускали и на похороны, но тут вмешались родственники, имевшие связи в Сенате. В конце концов похороны задержали, и я на них попал, это было 13 июля 1977 года. Так я оказался в США. Мне повезло — я продолжил учебу в лучшей консерватории страны — Кертисовском институте музыки в Филадельфии.

Несмотря ни на что, для меня и для множества евреев остается важным местом нашей истории. В тридцатые годы это был в музыкальном смысле еврейский город. И Григорий Ефимович Ямпольский, и еще один важный в моей жизни педагог Абрам Штерн учились в Киевской консерватории у профессора Давида Соломоновича Бертье, ученика Леопольда Ауэра. Преподавал в консерватории и Моисей Береговский — его я упомяну еще не раз. Там же был его единственный в Союзе институт (потом кабинет) еврейской народной культуры.

Бабушка и еврейские песни

Еврейскую музыку я играл на скрипке с детства. А научила меня этому бабушка.

Мои бабушка с дедушкой были евреями традиционного склада. Девочкой бабушка выступала в еврейском театре. Она прекрасно говорила на идише и знала множество еврейских песен — пела их не как профессиональная певица, но чисто и правильно.

Когда меня отправили в музыкальную школу, все надеялись, что в семье растет второй Ойстрах.

Игорь получает приз в музыкальной школе

Родственники приходили в гости и просили, чтобы мальчик что-нибудь сыграл. Но слушать гаммы в соль мажоре и этюды им не хотелось. И бабушка научила меня в 6 лет играть «Мехутенесте майне». Она пела, а я должен был повторять. Я старался играть «как положено», держа звук и интонацию. Но бабушка сердилась: «Неправильно играешь!» И я понял, что повторять надо точно, со всеми вздохами и всхлипами; если бабушка фальшивит — то и мне надо сфальшивить. Я осознал, что есть два музыкальных языка. Один — язык западной классической музыки, другой — язык еврейской музыки, связанной с синагогой, хасидским пением, произношением на идише.

Бабушка говорила: «Когда ты играешь нашу музыку на скрипке, ты должен разговаривать!».

Это и было моей первой школой клезмерского исполнительства.

Однажды бабушка научила меня играть «Атикву». Но сама была этому не рада. Как-то раз я наигрывал эту мелодию — она вбежала в комнату, захлопнула балкон и крикнула: «Тихо! Нас всех арестуют!».

«Ты как мой сумасшедший приятель Береговский!»

Григорий Ефимович Ямпольский относился к моему увлечению еврейской музыкой спокойно: ну играет мальчик и играет. А вот тесть Ямпольского, виолончелист и профессор математики Лев Исаакович Кременштейн, сокрушался: «Ну что ты носишься с этой еврейской музыкой, когда у тебя есть Бах и Бетховен? Это же местечковая музыка! Ты прямо как мой сумасшедший приятель Береговский».

Семья Кременштейнов

Так в мою жизнь вошло имя Моисея Береговского. Но я даже представить себе не мог, что оно будет значить для меня в будущем.

Жизнь в Америке. Трио имени Исаака Бабеля

Вернусь к американскому периоду своей жизни. В Кертисе я учился бесплатно, но на жизнь надо было как-то зарабатывать. И я устроился в кошерный ресторан. Вместе со знакомыми контрабасистом и аккордеонистом, выпускником петербургской консерватории, мы создали группу «Трио имени Исаака Бабеля». Играли ежедневно с девяти вечера и до 2-3 ночи. Исполняли венгерскую, цыганскую, русскую музыку — а еще я играл весь свой еврейский репертуар. Это была моя первая работа, связанная с еврейской музыкой, и она меня очень выручила.

Игорь с бабушкой и дедушкой в Филадельфии

Тем временем в США шел настоящий ренессанс клезмера. Молодые ребята моего возраста или чуть старше обнаружили записи старой еврейской музыки, которая была популярна в США в начале 20-х годов. Ее тогда привезли в Америку кларнетисты из Украины и Молдавии. Клезмер — в основном танцевальная музыка — зазвучал повсюду; этот подъем продолжался до 30-х годов, а затем на смену пришел джаз. Но записи остались. Ориентируясь на эти записи, американские ребята взялись за возрождение клезмера; им еще посчастливилось застать гениального кларнетиста-клезмера Дейва Тарраса, создавшего свой неповторимый стиль.

Но я тогда не имел понятия об этом и играл еврейскую музыку сам по себе.

А потом я узнал, что в США вышла первая книга исследователя еврейского фольклора Моисея Береговского (того самого «сумасшедшего Береговского»!) — «Old Jewish Folk Music». Это собрание множества еврейских народных песен, записанных доподлинно так, как они пелись, со всеми повторениями. Было там и немало инструментальной музыки. Качество этого материала меня потрясло. Я увидел записанным многое из того, что пела мне бабушка. Но о связи между бабушкиными песнями и собранием Береговского я расскажу чуть позже.

Переезд во Флоренцию. Рождение группы «Клезмерата Фиорентина»

В 1983 году театру Флоренции потребовался концертмейстер альтов, и мне предложили годовой контракт. Я был помешан на итальянском искусстве; когда я увидел все это воочию, то почувствовал себя как ребенок в шоколадной лавке. Из Флоренции я никуда не уехал, и уже 37 лет работаю здесь. У моего оркестра славная история, им руководили замечательные дирижеры — Рикардо Мути, потом Зубин Мета.

Начиная с 90-х я также играл еврейскую музыку в разных составах: с американской певицей, в джазовом трио.

А в 2005 году поступило неожиданное предложение от известной пианистки Марты Аргерих — она обратилась ко мне через свою близкую подругу и музыкальную партнершу, скрипачку Дору Шварцберг. Марта организовывала фестиваль, посвященный разным аспектам еврейской музыки, и ей захотелось включить туда что-то аутентичное. Я с радостью согласился — давно мечтал поиграть музыку из сборника Береговского. Но с кем играть? Евреев, кроме меня, в оркестре нет. Но зато есть три замечательных музыканта, умеющих играть без нот — а это для меня было главное. Риккардо Крочилла — гениальный кларнетист, он играет соло так, что дух захватывает; фаготист Франческо Фурланич, который в нашем коллективе играет на аккордеоне; контрабасист Риккардо Домати. Все трое с детства играли народную танцевальную музыку «лишо».

Я сразу сказал им, что играть будем по-клезмерски: никаких партитур. Можно иметь перед собой одну строчку нотной записи — мелодию, и записать к ней аккорды, но все остальное делается уже без нот. Мы подготовили программу и сыграли несколько пьес на фестивале Марты Аргерих. Зубин Мета, которому мы немного поиграли наш репертуар, был в восторге. Он хорошо знает еврейскую музыку по Израилю. То, что мы делаем, он назвал «импровизированной камерной музыкой».

С этого и начался ансамбль «Клезмерата Фиорентина».
Мы выступаем по всему миру: в США, Канаде, России, много ездим по Италии.

«Клезмерата» играет у Игоря на террасе для совета директоров объединенных еврейских организаций США

Меня поражает реакция публики, привыкшей к классике: слушатели так воодушевляются, наша музыка трогает их до глубины души. Для меня это в еврейской музыке главное. Моя бабушка говорила: мало играть так, чтобы людям хотелось танцевать, — надо заставить их плакать.

«Ой, лойбчик!», или как играть клезмер

А для того, чтобы добиться такого эффекта, есть много способов. Этим приемам на скрипке я еще в Киеве научился у гениального Абраши Штерна.

Абрам Штерн был концертмейстером киевского оперного театра, дальним родственником знаменитого Исаака Стерна. Он был нашим всем. Мы, студенты училища и консерватории, все ходили заниматься к нему.

Б-же мой, как он играл какой-нибудь хусидл! Можно было просто умереть, с ума сойти. Я сидел у него в ногах и смотрел, что он делает смычком и левой рукой.

Это совсем другие приемы, чем в классической игре.

Например, неопытный скрипач делает переходы из одной позиции в другую неаккуратно, со всхлипом. Сам Штерн, когда слышал такое у своих учеников, шутливо восклицал: «Ой, лойбчик!». Так называется прием клезмерской игры. Для классического музыканта это неприемлемо, а для клезмера такой всхлип — первейшее средство выразительности!

Клезмерская игра — это имитация голоса. Поэтому в исполнительской технике важно все, что подражает разговору, всхлипу. Это «горизонтальная», а не «вертикальная» игра смычком, совсем другое глиссандо, другая вибрация, особые интонационные приемы — например, в клезмере есть четвертьтона, которых вы не услышите в классической музыке. Важна экспрессия, свобода, особые агогические акценты. Все это тесно связано с особенностями разговора на идише. Современные певцы, которые не говорят на идише, а только поют, звучат не так. Это не клезмер, а просто красивая музыка.

Сегодня победила традиция американского клезмера — веселые, жизнерадостные танцевальные мелодии. Но для меня важна другая тенденция, связанная с более интимным клезмерским музицированием. Ведь на еврейской свадьбе была не только танцевальная музыка, но и та, которая игралась для слушания, для души: это плач Израиля, оплакивание невесты.

Настоящий исполнитель клезмера — это в первую очередь не виртуозный музыкант, а тот, кто играет с душой, с каваной (кавана — особое настроение, «намерение» в еврейской молитве — ред.). Когда уже не ты играешь на инструменте, а что-то высшее играет тобой.

Когда я жил в Филадельфии, мой дед ходил в небольшую хабадскую синагогу и иногда брал меня с собой — для миньяна. Однажды я услышал кантора на Йом Кипур — и у меня подступили к горлу рыдания: своим хриплым голосом этот человек делал такое, от чего можно было с ума сойти. И в такие моменты ты понимаешь: такое пение не имеет ни малейшего отношения к голосовым данным.

Как итальянским музыкантам удается играть клезмер?

В нашем клезмерском коллективе я единственный еврей. Никто не может поверить, что мои коллеги — не потомственные клезмеры, не евреи, не обрезанные, а итальянцы, католики! Меня часто спрашивают: как им удается играть клезмер настолько аутентично?

Объясню. Для очень хороших музыкантов это возможно. Это вопрос музыкальной культуры и чутья. Мои ребята, к счастью, до создания нашего ансамбля никогда не слышали клезмер, и мы начали с самых азов. Я им пел, играл, и мы анализировали: почему такие интервалы и акценты, такой ритм.

Есть и еще один важный аспект. Все трое — оперные музыканты, а в Италии велика разница между оперными и симфоническими исполнителями. Оперу здесь можно играть, только зная все слова. Мы играем не совсем то, что написано в нотах, ведь в опере важны не знаки, а смысл. Бельканто построены на правильном произношении фразы, а не на сольфеджировании. Наш кларнетист делает это гениально. Его соло в Тоске — что-то невероятное. Никто другой так не сыграет, потому что он точно знает, о чем оно.

Музыка — это не просто нагромождение аккордов, тембровых событий, гармонических или ритмических находок. Вернее, такая музыка тоже бывает, но она исключительно интеллектуальна и за душу не берет. Обычно же в музыке есть эмоциональный смысл, и хороший музыкант способен его поймать.

Еврейская музыка — целиком эмоциональна. Для меня это универсальное выражение еврейской души. В отличие от итальянцев, мы не создали материальной культуры. Вы ходите по Флоренции и видите изумительные здания, картины, которые веками творились итальянским народом. А еврейский народ создал то, что не материально, но интеллектуально и духовно: великие тексты и музыку.

Что прозвучит на концерте «Желтые звезды» в Петербурге?

На сцене Большого зала филармонии Актриса Ксения Раппопорт будет читать замечательный рассказ Людовика Ашкенази «Брут». Это будет не концерт, а, скорее, спектакль, где главное действующее лицо — голос.

Вперемежку с чтением мы будем исполнять произведения из собрания Моисея Береговского. Мы начнем не с плача, не с заунывной музыки, а с того, что максимально контрастно по настроению: с танцев. Но это мнимое веселье, «веселье висельников». Дальше трагизм будет нарастать, а закончим мы нигуном «Ани Маамин». У этого нигуна страшная история. Его спел старый хасид, реб Азриэль Давид, в поезде, на котором евреев везли в Треблинку. Эту песню подхватили все. И тогда реб Азриэль воскликнул: «Я подарю половину своей доли в Будущем мире тому, кто донесет этот нигун до моджицского ребе!». Двое молодых людей выломали отверстие в крыше поезда и выскочили на полном ходу. Один из них погиб, а другой спасся, сохранил в своей памяти нигун и после долгих странствий оказался в Израиле... Получив ноты нигуна, ребе сказал: «Когда в поезде смерти пели Ани Маамин, сотрясались опоры мира». Слова «Ани Маамин» — это один из принципов веры Рамбама: «Я верю полной верой, что придет Машиах».

По ходу чтения мы сыграем одну из мелодий жанра «Гас нигн»: «Фирн ди Мехутоним Агейм» — «Сваты идут домой». Это мелодия из репертуара великого раннего американского кларнетиста-клезмера Нафтуле Брандвайна.

Мелодии «Гас нигун» традиционно исполнялись в конце свадьбы, это грустная музыка. А для меня она имеет дополнительное трагическое измерение — и это связано с историей моей семьи.

Мои дед и бабушка поженились в Калининдорфе, это в степях между Херсоном и Николаевым, там с 1810 года были еврейские поселения. И там, на этой свадьбе, играл клезмерский оркестр. Известно, что Моисей Береговский был там и записал эти мелодии. Вот такая уникальная ситуация — благодаря его сборнику, который попал в мои руки в США, я знаю, какая именно музыка звучала на свадьбе моих бабушки и дедушки! В числе этих мелодий был, например, «Гас нигн зай гезунт (прощальный)» из Калининдорфа (мы его часто играем на концертах).

В сентябре 1941 года всех, кто был на этой свадьбе, убили. Всех, кроме бабушки и дедушки — она оказалась в эвакуации, дед — на фонте. Погибли родители дедушки, его восемь братьев, они похоронены в братских могилах... Осталась только музыка.

Бабушка с дедом в Хатыни.

1970 г. Сейчас невозможно играть еврейскую музыку так, как ее играли до войны. Потому что мы не можем забыть то, что произошло, и музыка навсегда несет на себе отпечаток трагедии.

Беседовала Анна Бродоцкая

Фотографии из архива Игоря Полесицкого и с сайта klezmeratafiorentina.com