Авраам Штерн, глава Лехи – организации, боровшейся с арабскими погромщиками – был убит англичанами в Тель-Авиве в 1942… Ян Топоровский рассказывает драматическую историю любви Авраама и его невесты, а потом жены Рони.

Авраам Штерн, подпольная кличка Яир, был убит англичанами 12 февраля 1942 года в Тель-Авиве. Этот еврейский юноша оставил докторантуру во Флоренции по первому же зову товарищей: «Ты нужен родине. Возвращайся». И Авраам, занимавшийся изучением классической филологии, бросил учебу и стал командиром подпольной организации ЛЕХИ.

Авраам Штерн

Кость в горле

Возглавляемая им ЛЕХИ возникла, как утверждают официальные источники, в 1940 году в результате раскола ЭЦЕЛа, но английский историк Говард М. Сакур считает, что это случилось в 1936-1939 годах «как реакция евреев на арабские погромы». Добавим, что это была реакция и на антиеврейскую политику английского правительства и нежеланием англичан дать приют в Палестине беженцам-евреям из коричневой Европы.

После убийства Яира организацию возглавили Ицхак Шамир, Натан Елин, Исраэль Эльдад… Справедливости ради следует отметить, что организация ЛЕХИ была «костью в горле» не только у погромщиков-арабов и антиеврейски настроенных англичан, но и в горле отцов-основателей еврейского государства. Так, в январе 1945 года Хаим Вейцман обещал премьер-министру Черчиллю, что палестинское еврейство «сделает все от него зависящее, чтобы выкорчевать это зло из своей среды». А Бен-Гурион обратился к ишуву с призывом «изгнать всех членов этой подпольной банды и не предоставлять им ни убежища, ни помощи». И все потому, что организация взяла на вооружение метод активных действий: не ждать, пока начнут резать евреев, а наносить упреждающие удары по любому, кто замышляет подобное или собирается нанести вред еврейскому государству. (Кстати, ныне этот метод применяют многие страны, в том числе и Израиль).

Однако сегодня рассказ не о боевых операциях этой организации, а о драматической любви ее командира Авраама Штерна и его невесты (затем и жены) Рони. Об этой любви поведала сама Рони. Она показала и письма Штерна, адресованные ей, а также необычное издание: «А.Ш. «СТИХИ» Тель-Авив. 1928 год». Это и книжечкой-то назвать трудно: титульный лист с инициалами автора, а внутри всего семь стихотворений. Эти строки Рони издала сама. Хотела сделать подарок Аврааму. Обошла весь Тель-Авив и в конце концов нашла типографию, согласившуюся издать (в пяти экземплярах) книгу с посвященными Рони стихами. Всего семь стихотворений. Почему семь? Просто в тот момент Рони вспомнила только эти стихи, написанные Авраамом.

В брезенте через границу

Авраам Штерн родился 23 декабря 1907 года. Он приехал в Эрец-Исраэль в юном возрасте на учебу. Мог бы заниматься и у себя дома, в Сувалках (Польша). Но его желанием было жить и учиться в Эрец-Исраэль. Необходимо сказать, что некоторое время Авраам находился в России. Это было время Гражданской войны. В те годы его дядя, студент мединститута, получал паек, на который мог прокормиться один человек, но выгодно его перепродав, можно было как-то просуществовать вдвоем. И Авраам продавал паек и на вырученные деньги, приобретал продукты попроще и побольше – так они с дядей старались выжить. Аврааму в то время было 13 лет. И вскоре он захотел вернуться домой. Тогда дядя снабдил его богатством – селедкой и хлебом. И с этим даром, но без денег и документов, Авраам пустился в путь. Вначале он добрался до Литвы – там жили его дедушка и бабушка. Дедушка Авраама - еврейский писатель Грушкин – нанял перевозчика, и тот, закатав Авраама в брезент, тайно перевез мальчика через границу.

Два домика на вершине Скопуса

В 16 с половиной лет он приехал в Палестину. Сам, без семьи. Успешно окончил гимназию и тут же попал в Еврейский университет, который к тому времени существовал в Иерусалиме всего два года, причем умещался в двух домиках: один – двухэтажный, где располагался факультет физики и математики, второй – поменьше, арабский – там размещались кафедры изучения иудаизма, а также классических языков: греческий, латынь. Они размещались на вершине горы Скопус.

В том же университете занималась и Рони. Там они и познакомились. Это случилось в 1927 году. Университет находился на горе, а студенты жили в городе. И чтобы добраться до него, надо было идти пешком. А это было опасно: арабы и тогда бросали камни, точно так же, как и теперь. Потому студенты собирались у подножья горы и уже группой шли – целый час! – до университета. Занятия начинались в девять. А после лекций студенты спускались с горы – и тоже группой.

Авраам Штерн, как вспоминала Рони, сразу обратил на себя внимание профессоров и студентов. Студентов – потому что выглядел совершенно не так, как они. Он получал помощь из дому. Он не был вынужден работать по утрам и зарабатывать на хлеб, как остальные. Он был элегантно одет (в то время студенты одевались в короткие штанишки цвета хаки и простенькую рубашонку). А он, Авраам, был в элегантном костюме, в красивой рубашке с галстуком. Да и внешне он был интересным парнем. А преподаватели выделяли его потому, что знания этого 17-летнего студента поражали профессоров. Он учился на факультете, где изучали греческий, латынь, классическую литературу и филологию, не говоря уже о еврейской философии и литературе.

Рони же окончила гимназию в Тель-Авиве, приехала в Иерусалим и записалась в университет. Она была из семьи новых переселенцев, одета в подержанную одежду, купленную у кого-то с рук: странные ботинки, странное платье… И она не понимала, почему на одной из перемен Авраам подошел (она стояла с двумя студентами около арабского домика) и заговорил именно с ней. Конечно, ее это поразило. Интересный юноша, производящий на всех впечатление, подошел к ней – бедной студентке. И, стоя на вершине Скопуса, Авраам спросил, будет ли она вечером на лекции профессора Шаца, – того самого, что основал академию «Бецалель».

Револьвер на шестерых

Рони рассказала, как выглядела в то время Палестина и что повлияло на Авраама Штерна, на его мысли, планы и поступки. Тогдашнее английское правительство только на словах обещало создать в Палестине еврейский дом, а на деле не обращало на евреев никакого внимания, даже когда арабы резали и убивали… Более того, англичане сами науськивали арабов на евреев. Таким образом они хотели убедить членов Лиги Наций, что именно им, британцам, следует продлить мандат на управление Палестиной, и что только они могут примирить евреев и арабов. Но когда арабы резали евреев в 21-м, 22-м, и 29-м годах, англичане не спешили их защищать. В то время у многих возникали вопросы: что нужно сделать, чтобы страна стала по-настоящему еврейской, как избавиться от англичан, как защитить население от арабов, которые устраивали один погром за другим? В Хевроне они вырезали почти всех евреев, как и в Цфате, и в Яффо… Рони помнит трупы зарезанных евреев, которые привезли в Иерусалим.

Но англичане никаких мер не предпринимали. И только по прошествии нескольких дней после погрома, когда погибших уже было слишком много, решились… В один из дней Рони услышала какой-то шум. Это были три маленьких английских аэроплана – и от одного этого шума погромщики разбежались. Если бы англичане пустили эти самолеты раньше, то не было бы погромов и таких жертв. Правда, многие знали, что евреев защищает «Хагана». В нее входили обычные еврейские парни. Рони была знакома с одной из таких групп «Хаганы». В доме, где она жила, жили рабочие, и у них был один револьвер на шестерых. Но жители были спокойны, ибо знали: «есть револьвер!» Хотя англичане не разрешали евреям иметь оружие – и за «полревольвера» сажали человека в тюрьму.

Видя все это, студенты, которых возглавил Авраам Штерн, решила присоединиться к «Хагане». Но «Хагана» занимала «оборонительную» позицию: защитим евреев, если на них нападут, но первыми нападать не будем. С этим Штерн не мог смириться. Он утверждал, что действовать надо еще до того, как евреев начнут резать. И на этой почве оборонительной и наступательной позиций и произошел раскол в «Хагане». Появился ЭЦЕЛ. Затем и ЛЕХИ.

Выбор

Авраам окончил Еврейский университет с отличием. И университет решил послать его в Италию для защиты диссертации. В то время получить научную степень в Палестине было невозможно. И Рони помнит, как профессор Швабе, преподаватель греческого языка, встретил ее после отъезда Штерна в Италию и сказал: «Кафедра греческого языка нашего университета ждет его возвращения». В университете были убеждены, что после докторантуры Авраам возглавит кафедру.

А Рони, прозанимавшись в университете полтора года, уехала в Вену. Она мечтала заниматься музыкой. И через некоторое время стала студенткой Венской консерватории. К тому времени между Рони и Авраамом уже вспыхнула любовь. Но создавшееся положение (он – во Флоренции, она – в Вене) не позволяло им быть вместе. Единственное, что соединяло их, – это письма. У Рони сохранилось около 300 писем Авраама, написанные на русском языке. Некоторые из них были переведены на иврит и опубликованы в ее книге о Штерне.

Они переписывались на русском до момента ареста Авраама. Англичане отправили его в лагерь под Акко, откуда он стал писать ей на иврите, ибо письма просматривались и писать разрешалось только на известном английскому цензору языке. А вот когда Авраам был во Флоренции, Варшаве или еще где-нибудь, – отовсюду писал ей на русском.

Письмо Авраама
«Иерусалим, 30.VII. 1928
Ронелэ, маленький! Моя детка хорошая! Наконец получил Твое долгожданное, желанное, хорошее письмо. Бубинька Ронелэ! Я уже не знал, что и думать. Целых десять дней от тебя ни слова. Думал, что Ты заленилась, залевенилась, хотел писать Тебе, но Ты ведь сказала, что напишешь… Роник-буселэ! Жду Тебя, маленький.

Теперь дивные лунные голубые ночи… а я один. Хожу завороженные красотой этих голубых, сказочных вечеров и думаю: если б ты была здесь… и припоминаю те ночи в Бар-Тувия, когда небо как липовая сказка золотых звезд и голубой (неразб.- Авт.) безмятежно, широко и необъятно раскинулось над нами. Жду Тебя! Считаю дни… жаркие солнечные и длинные, длинные бесконечно, слишком длинные. Ронинька! Жду Тебя. Хочу тебя! Всю мою тоску по Тебе и грусть, и желание Тебя увидеть, и нежность к Тебе, голубую и лунную, как весенняя ночь, стерегу в душе, и когда приедешь… берегись! Роненька, родненький! Мне так тяжело… Носить в себе безысходную, немую тоску, молчать и страдать, и думать, думать все о том же старом и вечно новом, о том проклятом ненавистном, которое зовут жизнью… Эх! Не для того я рожден! Я рожден для полета. Я бы в небо летел, к звездам золотым – сестрам моей души! В ней сказка жизни о странах далеких, о далях лиловых, в жизни иной…

Ронелэ! Жду Тебя! Все думаю… Вот она – здоровая, загорелая, улыбающаяся, вся солнце и поле, вся радость и бодрость в огненном сарафане войдет ко мне в комнату, олицетворением надежды на лучшее будущее, на красные дни счастья.

«Подожду! Потерплю! Погрущу! Потоскую!
Ты – малиновый звон моих грез…
Ты придешь ко мне нежною лаской
В жемчугах моих слез…»

Ронелэ! Напиши, когда приедешь…
Целую. Брамик».

«Что хочешь – то получишь!»

Перед защитой диссертации к Аврааму Штерну во Флоренцию приехали товарищи из Палестины и сказали: «Ты нам нужен. Ты нужен стране». Он оставил докторантуру и уехал в Польшу. Там тогда проживало три миллиона замечательных, настоящих евреев. Он захотел заручиться их помощью. Материальной – в том числе. (У него не было в то время официального статуса, но товарищи называли его «министром hа-Хуц» – иностранных дел. А для свободного передвижения по Европе ему выдали журналистское удостоверение издания «PALNEWS» – «Палестинские новости»).

В Польше он вошел в контакт с министерствами, в том числе – с министерством иностранных дел. Он просто обворожил польских министров. И когда Авраам обратился к ним с некоторыми просьбами, они ответили: «Что хочешь – то получишь!»

Первая просьба: разрешить въезд в Польшу еврейским парням из Палестины для того, чтобы польские офицеры обучали их военному делу. Просьба была удовлетворена. И в Польшу стали прибывать группы по 10–12 человек и проходить военную подготовку. Вторая просьба: на деньги, которыми снабжало его польское еврейство, Штерн хотел приобретать у поляков оружие для еврейских отрядов в Эрец-Исраэль. И на это польские власти дали согласие. И третья: не препятствовать евреям с фальшивыми (их подделывали, чтобы обойти английский запрет) документами совершать нелегальную репатриацию из Польши в Палестину.

Чемодан с приданым и ведра цветов

В 1935 году Авраам пробыл в Варшаве пять или шесть месяцев. Рони к тому времени уже закончила Венскую консерваторию и преподавала историю музыки в Иерусалимской учительской семинарии. Он прислал письмо, в котором сообщал: «Так как я остаюсь здесь на несколько месяцев, то приезжай в Варшаву. Брось все…».

И Рони идет к родителям, и говорит: «Папа и мама, я уезжаю в Варшаву. Очевидно, там мы и поженимся».

Родителям было не по душе, что их единственная дочь (в семье было еще двое братьев), выходит замуж в чужой стране. Но они не могли стать на пути дочери, тем более что она была уже человеком самостоятельным.

Она знала, что Авраам занят подпольной работой, но, отвечая на вопросы родителей, когда они поинтересовались, на что молодые будут жить, отвечала: он журналист газеты и получает жалованье. Да и я буду работать.

Родители собрали дочь в дорогу. Мама дала ей два чемодана с приданым: несколько пар чулок, платья, белье, свитер…  И она поехала в Варшаву. А там на каждом углу – цветы в ведрах. И все они были ее. И билеты на концерты – все для нее. Первые две недели прошли, как в тумане, – в тумане счастья. Авраам снял для нее комнату у своих друзей, а сам жил в другом месте. И вот однажды он приходит и говорит: «Слушай, я хочу вечером прийти к тебе. Мне нужно с тобой поговорить». – «Приходи». Она думала, что он придет объявить, когда они поженятся, и поедут к его родителям, которые в то время жили в Польше.

Авраам Штерн (второй слева), Рони, брат Авраама Давид Штерн и племянница Хинда. 1930-е

Журналистское удостоверение Авраама Штерна. Варшава 

«Нам нужно расстаться»

В тот вечер он пришел часов в девять. Не прошло и десяти минут разговора, как он объявил: «Нам нужно расстаться» Не было принято задавать в таком случае вопросы. Она ведь знала, чем он занимается. Но Рони все-таки спросила, но уже на иврите: «Лама?» («Почему?») Авраам ответил: «Я совершенно ушел в политическую борьбу. Каждый час меня могут арестовать или расстрелять. Ты молода, ты хороша собой и найдешь еще свое счастье. Я не могу взять на себя ответственность за тебя, за себя, за детей и за семью».

Они проплакали всю ночь. А потом Рони сказала: «Я все понимаю. Но я хочу только одного – чтобы завтра у тебя был билет обратно в Палестину. Я с тобой дольше не останусь». Она поняла, что должна уехать. Ей было понятно и то, что по дороге (или уже в Палестине) покончит с собой. Жить без него она не хотела. Но попросила только билет обратно. И назавтра, в три часа дня, она приехала на вокзал. На скамейке, где она должна была его ждать, лежал огромный букет. И такой же величины коробка с пирожными, которые она любила. Помимо этого – радиоприемник. Ведь она ехала через Вену и нужно было целую ночь сидеть в поезде, и чтобы ей не было скучно, Авраам принес ей радио в дорогу. На том вокзале они и расстались, чтобы никогда больше не встречаться.

Письмо Авраама
«Иерусалим. 31.VII/ 28
Бубэле маленький! Я еще не отправил письма, так как еще не ответил Саре. Так много хотел бы сказать Тебе… но этого не выразить словами! Грущу и жду. Безумно хочу Тебя увидеть, Бусик мой. Нет, не пишу… Целую крепко-крепко всю Тебя.

Роник, маленький! Прочел, наверное, в пятый раз твое письмо… Бусинька! Чем отплатить Тебе за всё? Маленький мой! Не мне должна была достаться твоя большая любовь… Ронинька, родненький! Моя детка хорошая! Пишешь, что у Тебя теперь (в воскресенье 22.VII) так много ласки и нежности для меня… Бусинька! Привезешь ли ее мне? Сохранишь ее для меня? А мне так нужна твоя ласка… Пишешь, что хочешь только обнять меня и шепнуть несколько слов… Бубик! Я так много сказал бы Тебе, но боюсь, что ты рассердишься на меня…Сердишься? Скажи, маленький, скажи правду и побожись: правда, ей Богу, ей-ей честное слово, Бубик. Ронинька… Скажи…».

Броситься под машину или выпить керосин?

Иерусалим был в те годы маленьким, провинциальным городком. И студентов, особенно Штерна, знали все. И главное – Рони не знала, что она скажет папе и маме по возвращении. Придумала: «Авраам приедет через три недели. И мы поженимся здесь». Родители были счастливы. А Рони все ходила по улицам и думала: броситься под машину или выпить керосин – и умереть. Она ходила в каком-то тумане и не знала, как покончить с собой. За три или четыре недели после ее приезда – ни одного письма, ни одного звонка от Авраама. Значит, и вправду все кончено.

Однажды пришел в гости их общий товарищ Давид Разиэль (командир ЭЦЕЛ в 1937–1941 гг.) и сказал: «Будь готова завтра в шесть утра. Собери небольшой чемодан с вещами. Я приеду за тобой. Авраам приезжает». Давид был единственным человеком, которому она рассказала всю правду. Но на его слова ответила: «Ты что, с ума сошел?! Я рассталась с ним, чтобы забыть его. А ты хочешь, чтобы я все вспомнила? Для чего?!» Но Разиэль был исключительно твердого характера человек. Он стукнул кулаком по столу: «Я вам не дам расстаться. Я не видел еще двух человек, которые бы так подходили друг другу. Ты будешь готова к утру, и ты завтра поедешь со мной». (Сказать, что Рони не хотела ехать, было бы ложью. Она умирала, так хотела видеть Авраама. А что будет потом – не знала).

В шесть утра Давид заехал за ней на каком-то поломанном джипе, и они отправились в Яффо, в порт. Всю дорогу Рони думала, что это обман, но когда подошла к воротам порта, на которых вывешивались списки приезжающих, то увидела знакомую фамилию. Значит, это было явью…

Открылись ворота порта. Авраам вышел. Запомнила: он был в пальто и белом кашне. Очень представительный, интересный юноша. Сказал ли он что-то ей, засмеялся ли – она не помнит.

Разиэль нанял фаэтон, назвал отель – и они поехали в Тель-Авив. Посреди пути Разиэль выскочил из фаэтона и оставил их одних. Она сидела и молчала. И даже когда они приехали в отель, где сняли комнату, и поднялись в нее – она молчала. Она только смотрела на Авраама и не знала, что будет дальше. Как начнется их разговор. Но когда они вошли в номер, Авраам вдруг расплакался: «Я не в состоянии потерять тебя. Мы поженимся!» А она стояла, как дура. И ни слова в ответ. Он продолжал: «Ты даже не радуешься?!» Единственное, что она сказала в ответ: «У меня больше нет сил».

Хупа на крыше и стадо коров

Во время этой встречи они решили, что обязаны пожениться. Но это произошло не так быстро. Прошел еще один год его разъездов. И вот в 1936 году (а их связь длилась уже 8 лет) они решили, что главное событие в их жизни произойдет 31 января.

В те дни все ждали нового погрома. Англичане готовились, «Хагана» готовилась, ЭЦЕЛ готовился. Все знали, что арабы собираются устроить погром. А Рони и Авраам готовились к свадьбе.

У двоюродной сестры Рони был небольшой домик в Рамат-Гане. Он стоял посреди поля. Родители пригласили туда раввина с помощниками. Хупу назначили на час дня. А в 12 часов из Египта прибыл букет белых роз. Необыкновенной красоты и величины. В стране подобные розы еще не росли. До сих пор неизвестно, как Авраам их заказал. Быть может, через своих родственников, живших в то время в Египте?

В этот день на Рони было скромное белое платье за восемь пиастров, на ногах какие-то белые туфли. А вот фаты, даже плохонькой, не было.

В час – хупа, а Авраама нет. Уже половина второго, два… Все ждут жениха. Это была пятница – и раввин предупредил, что близится шабат, и он не может задерживаться. В три часа он дал указание своим помощникам собрать все принадлежности для хупы. И тогда отец Рони сказал раввину: «Как можно оставить эту девушку невенчанной?! Посмотрите на нее. Этого не может быть!».

Прошло еще минут двадцать-тридцать. И вдруг все увидели, как приближается к ним по полю огромное облако пыли. А перед ним несется Авраам Штерн. Он знал, что опаздывает и все волнуются, и хотел всех рассмешить – поднять настроение. А для этого нарвал пук травы и поманил им стадо коров. Коровы бросились за ним. И так они бежали к дому, где Авраама ждала невеста. Авраам – пыльный и грязный, будто только из окопов, прибежал на свою собственную свадьбу. (По утверждениям биографов Штерна, в то утро он был занят перевозкой оружия. – Авт.) Когда Авраам добежал, раввин произнес: «Ну ладно, давайте, но только скорей!» Но в доме было недостаточно места для хупы и всем велели подняться на крышу. И, когда молодые поднялись – Авраам и Рони, – она подумала, что все выглядит очень символично. И Рони сказала себе: «Это счастье ненадолго, потому что это слишком большое счастье – жить с таким человеком». Так она сказала себе. 

Рони и Авраам в день свадьбы. Рамат-Ган. 31 января 1936

И с той поры прошло шесть лет. Но это не было обыкновенным замужеством. Все время были его разъезды, его письма и его тюрьма. Только один раз им посчастливилось пожить рядом друг с другом – полтора года. Полтора года за все 15 лет, что они были знакомы. Они жили в квартирке, где одна комната – для них, вторая – для его брата, а кухня – общая. Но они были рядом и счастливы вместе. А потом его арестовали.

Рони и Авраам. 1930-е годы. Сайт Сионистского архива

Рони и Авраам на бульваре в Тель-Авиве. 1930-е годы. Сайт Сионистского архива

Огонь в печи

Рони знала, чем занимается Авраам. Ее родители, возможно, догадывались. Всю правду знал младший брат Рони. Он был офицером «Хаганы».

Когда началась война – в ту ночь или вечером до нее – Авраам сказал жене, что у него заседание штаба. А потому он вернется за чемоданом с вещами, ибо должен уехать: в Варшаве арестовали профессора-сиониста и нужно найти замену этому человеку.

Рони приготовила чемодан с вещами – и села ждать. 11, 12 вечера. Час, два ночи – Авраама нет. Всякие страшные мысли лезут в голову. А в начале третьего приходит связной их группы и говорит, что весь штаб арестовали: «Документы, которые у тебя есть, записки и письма надо немедленно сжечь». В квартире была железная печка, и Рони вместе со связным запихнули в нее все бумаги и сожгли. А утром снова пришли товарищи мужа и сказали: «Будь готова ко всему. Его могут расстрелять».

В Иерусалимской тюрьме

Арестованных бойцов ЛЕХИ (командира Авраама Штерна и членов его штаба) вначале содержали в Яффской тюрьме, где свидания почему-то не разрешали. Вскоре их перевели в иерусалимскую тюрьму. И тогда товарищи посоветовали Рони: «Притворишься наивной, мол, совершенно не в курсе, чем он занимался. Знаешь только, что был он журналистом. Затем пойдешь к самому главному, в английский штаб, и спросишь: «Почему арестовали моего мужа?»

Она согласилась. Оделась элегантно. И поехала в Иерусалим. В английском штабе ей возразили: «Не рассказывай нам это. Ты что, не знаешь, что вчера взорвалась граната и погибли два офицера: англичанин и еврей?!» (Офицеров, по свидетельству Рони, убили потому, что они пытали «наших» парней в тюрьме. Одному парню-подпольщику вырвали волосы. Других раздели, подвесили вверх ногами и били плетью, которую долго вымачивали в каком-то растворе. И – забили до смерти. Вот этим палачам и решили отомстить бойцы ЛЕХИ).

Из этой затеи – встречи в английском штабе – ничего не вышло. Англичане не поверили, что ее муж Авраам – всего лишь журналист. Его явно кто-то выдал. Были подозрения. Тель-Авив ведь был маленьким городом. Тогда все друг друга знали. Может, это сделала хозяйка квартиры, на которой проходило заседание штаба? А может, кто-то другой? Но это уже было не важно. Важно, что Авраама перевели в иерусалимскую тюрьму, где разрешили свидания.

Она оставила Тель-Авив и поехала за ним в Иерусалим. Там остановилась у друзей, которые принадлежали к той же ЛЕХИ. Живя у них, она могла каждый день ходить к мужу в тюрьму. Она хотела его видеть каждую секунду. Рони раздобыла фальшивые справки. Что у Авраама больной желудок, что он не может есть тюремную пищу. И ей разрешили приносить ему продукты. С судками, в которых была домашняя еда, она каждый день приходила к нему в тюрьму, умудряясь передавать вместе с едой письма от товарищей.

Авраам Штерн отсидел в этой тюрьме три-четыре месяца, потом его перевели в Сарафенд (Сафед, ныне Цфат). И тогда Рони пришлось уже ездить туда. Затем был лагерь – под Хайфой, и она опять – за Авраамом. Но англичане разрешали приезжать на «визит» раз в две недели.

«Бегом – к проволоке!»

В Тель-Авиве, в одном из окраинных кварталов их ждали автобусы. Единственными пассажирами были родственники арестантов: молодые жены или старухи-матери. У каждой из них в руках был пакет с продуктами. Пассажиры входили в автобусы и их везли к лагерю. Метров за триста от ворот автобусы останавливались. Из концлагеря выходил начальник-англичанин, размахивая плеткой и отдавал приказ: «Бегом – к проволоке!». И все бежали в сторону проволоки, ограждающей лагерь. На свидание отводилось 12 минут. Это знал каждый, и все старались не упустить ни одной минуты. Бежали все – и старые и молодые. На бегу Рони старалась хоть кому-нибудь помочь. Иногда перехватывала ребенка у молодой матери, иногда пакет – у старой женщины – и бежала рядом с ними. А впереди был трехметровый высоты забор из колючей проволоки, за ним – через полтора метра – еще один. А там уже заключенные. Единственное, что посетителям разрешалось, – прислониться к проволоке большого забора. Но нельзя было ни поцеловаться, ни прикоснуться, ни погладить руку арестанта – ничего, только кричать. И все кричали, потому что каждый хотел рассказать, что делается дома. А заключенные со своей стороны кричали своим родным, что можно для них сделать, куда обратиться за защитой. И ровно через 12 минут опять появлялся комендант с плетью. Подавал знак – и посетители снова бежали, но уже обратно, к автобусу.

Через некоторое время Авраама перевезли в Мазра. Там тоже был такой же забор – но посетители уже не бежали, а спокойно подходили к нему, но все равно кричали, чтобы их услышала. Правда, у забора было уже поменьше людей. А вскоре стало более свободно. Заключенные куда-то исчезали. Возможно, их отправляли в другие лагеря, а, возможно, приводили приговор в исполнение.

Страшнее, чем бегство от фашистов

В 1939 году началась война в Европе, а в 1940-м погиб отец Авраама – Мордехай Штерн. Это случилось во время бегства из Польши. Сердце отца не выдержало свалившихся на семью невзгод. Он умер в дороге. В Израиль добралась только мать Авраама – Лея Штерн, урожденная Грушкина.

Приехав в Палестину, она увидела развешанные на стенах домой объявления британской администрации о розыске Авраама Штерна. Это было для нее страшнее, чем бегство от фашистов. Она думала, что едет к сыну, ученому, быть может, даже профессору университета, а ее встретили страшные сообщения в газетах и афиши, расклеенные на столбах с фотографией о розыске ее сына, как какого-то бандита. В них сообщалось, что тому, кто сдаст властям ее Авраама, обещали награду – 1000 лей (За остальных членов ЛЕХИ – более скромное вознаграждение. Например, за Якова Полани – 400 лей, за Нехемию Шульмана – 300, за Беньямини – 100, за Цукермана – тоже 100…)

Письмо Авраама Штерна
Дорогая, любимая мамочка! Мне бесконечно больно за Тебя, Но Ты ведь знаешь меня и знаешь то, что обо мне говорят, – это ложь! Злые и завистливые люди, люди-звери, которых единственной радостью является возможность отравить жизнь другим, были и будут всегда и везде. Знай, что я всегда помню Тебя и люблю Тебя. Бог даст – мы доживем до лучших дней. И «нахэс», которого не мог дать Тебе СЫН, будешь иметь от ВНУКА.

Целую Тебя крепко-крепко.

Всегда Твой Мемка

(Мемка - домашнее прозвище Авраама. По всей видимости, оно происходит от сокращенного Авра–амка, Амка-Мемка. – Авт.)

То самое письмо

«Я могла бы погладить его руку»

У матери Авраама и даже его брата Давида не хватило сил для того, чтобы принести ему весть о смерти отца. И они просили, чтобы Рони сообщила ему это горькое известие. Никто из них не был в состоянии кричать об этом через забор. Боялись, что Авраама может упасть в обморок и они ничем ему не смогут помочь в эту минуту. Но Рони все-таки уговорили. И она, придя на свидание, первым делом обратилась к начальнику стражи и рассказала, в чем дело. Она умоляла его разрешить ей не кричать об этом через забор, а сказать о смерти отца с глазу на глаз. И он почему-то согласился. Рони прошла в небольшую комнату, где стоял стол. С одной стороны, велели сесть ей. С другой – Аврааму. Они были так близко, что она могла бы погладить его руку. Когда она сказала ему, что случилось с отцом, он побледнел. Ей казалось, что Авраам сейчас упадет. Но в эту минуту вошел начальник лагеря – Пай. И когда он увидел Рони за столом со Штерном, он закричал: «Это что такое?! Это кто позволил? Этого быть не должно!» И Штерна схватили два солдата и отвели обратно в камеру. А Рони тот же Пай велел покинуть лагерь немедленно. Она шла и плакала. А Пай, упершись пальцем в ее спину, толкал ее метров триста до ворот, пока не вытолкал из лагеря.

Не изменить себе

Авраам Штерн отсидел в тюрьме год. Он считался политическим заключенным. Но даже в лагере придерживался своей привычки – ходил в костюме и белой рубашке с выпущенным поверх пиджака воротником. В одном из писем Рони он просит: «Не забудь привезти мне палочки для воротника». По рассказам Рони, собираясь на тайную встречу с товарищами по подполью (а это проходило по ночам), он всегда смотрел в зеркало как сидит на нем костюм и подходит ли к нему та или иная рубашка, и какой галстук следует повязать, не говоря уже о платочке в кармашке пиджака.

Она ему говорила: «Ты сумасшедший! Куда ты идешь?!» А он отвечал: «Я не сумасшедший! Я – это я. Я должен быть собой доволен. Я такой. И до последнего дня своей жизни я не изменю своей идее, своей работе, даже. Если буду знать, что на меня направлен револьвер. Я буду делать то, что считаю нужным».

«Я хотела его спасти»

Последние две недели до гибели Авраама Рони даже не знала, где он находится. А 7–8 месяцев до той трагической минуты она с ним встречалась мельком, и только на улице. На темной улице. Даже окна были затемнены – война.

Однажды она была у родителей в Рамат ха-Шароне и получила от него записку. Авраам сообщал, что на такой-то улице, в такой-то час «ты сможешь меня встретить». Когда они встретились в условленном месте, их охраняли два товарища с револьверами. Ныне эти товарищи лежат в могилах рядом с могилой их командира.

В то время Рони уже была беременна. Ей было тяжело ходить. Но в ту ночь они ходили вдвоем часа полтора. Так это продолжалось несколько месяцев. А потом Рони уехала из Рамат ха-Шарона. Там большинство населения придерживалось левых взглядов, и они на нее смотрели с ужасом. Вот, мол, предательница, она против англичан, а ее Авраам – так тот вообще с ума сошел. И тогда она сказала родителям: «Я тут жить не могу! Я даже не могу спокойно пройти по улице – они на меня так смотрят!» И она перебралась в Рамат-Ган, к родственникам.

Однажды утром, когда она завтракала, по радио передали, что нашли комнату, где скрывался командир ЛЕХИ Штерн, и что его ранили пятью пулями. Но не сообщили, что он умер. И Рони решила, что Авраама еще можно спасти.

В Тель-Авиве жил известный врач, светило медицины, профессор Маркус. Он был не только большим врачом, но и человеком с большой буквы. Он помогал всем подпольщикам. И если его вызывали в какой-то коровник, где скрывались раненные парни и девушки, он шел, не боясь, и оказывал им помощь. А если нужна была операция – вез раненных в «Хадассу». И сам оперировал. И вот Рони говорит маме, которая ни на секунду не оставляла свою беременную дочь: «Мы едем к профессору Маркусу, он спасет Авраама». И они тут же сели в автобус. Но прежде они навестили брата Авраама – Давида. Тот не слышал подобного сообщения. Но Рони сказала ему: «Беги и найди какого-то адвоката, чтобы тот узнал, что с Авраамом и в какой он больнице. Пусть узнает, что можно сделать, чтобы его спасти». При этом разговоре присутствовала и мама Авраама. Она как стояла у окна, так и осталась стоять, как вкопанная. Она не понимала, бедная женщина, куда она приехала. Она приехала, чтобы жить рядом с сыном и с его семьей. Она его безумно любила, а сегодня в него стреляли. А Давид побежал искать адвоката и вернулся примерно через час.

«Сохрани нам этого ребенка»

Спасать уже было некого. Давид только сказал, что через два часа состоятся похороны. И Рони ответила: «Мы идем». Но брат Авраама упал на колени и стал умолять, чтобы она не шла на похороны. Вся семья боялась, что Рони потеряет ребенка во время похорон. Она была тогда на пятом месяце. «Сохрани нам ребенка, – просили все, – сохрани нам эту память». И Рони не пошла на похороны. Она осталась в квартире Давида с мамой. А на похороны поехал ее старший брат. Он уже был в полиции, туда его вызывали для опознания тела.

На похоронах была вся ее семья, «Хевра кадиша» и английский патруль. Она же пришла на могилу первый раз на 13-й день. Но в этот день никто – ни товарищи, ни знакомые – не решились прийти. Днем это было опасно – англичане разыскивали членов ЛЕХИ. Но когда наступила ночь, товарищи Авраама перелезли через кладбищенскую ограду и оставили на могиле цветы.

Голубенькое платье

Родители не захотели оставлять Рони в такой час. Ее отец бросил свое дело в Рамат ха-Шароне, и они с женой переехали в Рамат-Ган, сняли очень маленькую бедную квартирку в каком-то запущенном районе, потому что просторная была им не по карману.

Мама Авраама все время навещала Рони. У нее был исключительно твердый характер. Авраам был похож на нее. Как-то она увидела, что на столе лежат два куска материала. Рони к тому времени уже не могла носить свои старые платья – располнела, потому и попросила свою маму: «Пойди и купи мне что-нибудь темное, что можно одеть в траур!» И мама принесла ей два куска материи. Их-то и увидела мама Авраама: «Что это такое лежит на столе?!» Рони ответила, что уже не влезает в свои старые платья. Но мама Авраама произнесла твердым тоном: «Ты этого не наденешь! Ты молода! Вся жизнь впереди». Так сказала мать, которая только что потеряла сына. Она забрала два куска темной материи и ушла. А назавтра привезла другой материал – белый с голубенькими цветочками и еще какое-то голубенькое платье, чтобы Рони и дальше была молодой и смогла устроить свою жизнь.

Новый Авраам

Рони жила с родителями и ждала родов. Ее записали в клинику в том же Рамат-Гане. Но приходить туда часто уже не могла. У нее просто не было не только чем заплатить за визит, но и за проезд в автобусе. О том, что ей пора в больницу, сказала Лея, мама Авраама. Она была акушеркой по профессии и понимала, когда подходит время родов. Она взяла Рони под руку, и они пошли пешком. Шли более получаса. Но в больнице Рони охватила апатия. Врач говорил ей: делай то-то и то-то, а ей было все безразлично. Она думала: «Пускай я умру. Я все равно не хочу жить». Но перед появлением ребенка к ним подошел молодой врач и сказал: «Если ты не будешь помогать ребенку родиться на свет, я вытащу его щипцами, и у тебя будет дефективный ребенок». Он хотел таким образом напугать ее и вернуть к жизни.

Утром в субботу, в начале 11-го родился ее первенец, и она дала ему имя отца – Авраам (Авраама Штерна-младшего в семейном кругу зовут Яир. - Авт.)

Когда же она пришла первый раз в клинику для осмотра, то ее хозяин и врач Авербух начал давать ей всяческие советы, но потом посоветовал: «лучше всего тебе прийти со своим мужем. И мы все сделаем». На что Рони ответила: «Доктор, у меня мужа нет». Он на нее так посмотрел: как это так, у еврейской девушки нет мужа? Она ведь пришла рожать!» И Рони рассказала ему, кто был ее мужем. (В те дни самой актуальной темой разговоров в обществе была история Авраама Штерна. А тут вдруг сама жена Штерна сидит перед ним.) Он вначале не поверил: «Вы – жена Штерна?!» Рони ответила: «Да. Жена Авраама Штерна». Авербух был очень тактичным человеком и сказал: «Я предлагаю, чтобы ты лежала в больнице не под своим именем. Сюда могут прийти англичане и забрать тебя в тюрьму!» Но что она могла ответить, кроме следующих слов: «Доктор, я – Штерн. Я была – Штерн и буду Штерн!» Доктор Авербух ее понял и к ней исключительно хорошо относились в клинике, хотя вся палата понимала и знала, кто она такая. Но каждую секунду персонал был начеку: особенно если кто-то входил в клинику.

Череда обысков

Отец Рони тяжело работал, а мама помогала растить ребенка и изредка подрабатывала как музыкант в детском саду. Им надо было как-то существовать. Никто из товарищей Авраама не решался даже подойти к ее дому. Все знали, что англичане немедленно схватят того, кто окажется рядом. И семья жила на то, что зарабатывал глава семьи и старший брат Рони. О брате Рони рассказывала, что это была исключительная душа. Он передавал им продукты. Но денег не хватало даже на проезд в автобусе. И если ей с родителями надо было ехать из Рамат-Гана в Рамат ха-Шарон к брату, то они сажали ребенка в коляску и шли к нему: папа, мама, и она – пешком от поселка к поселку. Дома брат давал ей курицу, немного овощей, зелень – все, что нужно. И семья шла обратно, но теперь еще и с продуктами.

А через полгода впервые ее навестил какой-то человек, назвавшийся товарищем Авраама. Он принес одежду для ребенка. У нее тогда не было даже пеленок. Мама рвала простыни и делал из них пеленки. А этот человек принес все, что нужно для малыша. И немного денег для семьи. Он приходил еще несколько раз. Но старался навещать их по ночам. Приносил мыло, сахар и, кажется, молочный порошок.

Криница – мэр Рамат-Гана в те годы – был исключительно еврейской души человек. Таких уже нет. Он лично Штерна не знал, но очень уважал Авраама, его идеи и поведение. Как-то мэр услышал, что жена Штерна живет в Рамат-Гане, и послал за Рони. А когда она пришла, сказал: «Если тебе что-то будет нужно, приходи прямо ко мне. Не звони у двери. Открой – и ты у себя дома». И это было важно. У англичан был такой закон: если нужно провести обыск в каком-то доме, прежде всего нужно было поставить в известность мэра города. Они сообщали ему, где и когда будет обыск. Когда сообщали Кринице, что в доме Рони Штерн будет обыск, то последний посылал к ней ребенка лет семи-восьми с запиской-предупреждением или сообщал Рони лично: «В эту ночь возьми ребенка и уходи из дома».

Рони брала своего Авраама-Яира, несколько пеленок и уходила. Но не в каждом доме хотели их принять. Все боялись англичан. У Рони была двоюродная сестра. У нее был ребенок – на два дня младше ее Авраама. Она всегда говорила: «Приходи с ребенком к нам». И Рони уходила к ней на два-три дня. А потом возвращалась домой. Но обыски повторялись и повторялись.

«Работы для вас нет»

Однажды Рони прочла в газете, что ВИЦО (Международная женская сионистская организация) ищет женщину-инструктора в свой клуб, которая умеет играть на фортепьяно и знает иврит. И Рони решила, что это именно для нее! Она знает иврит, разбирается в музыке – все-таки окончила Венскую консерваторию. Наконец-то она будет работать с детьми и приносить домой зарплату. Она встретилась с заведующей ВИЦО, и та сказала, что должна посоветоваться со своими сотрудниками, подругами, коллегами. А через некоторое время сообщила: «К сожалению, работы для вас нет. Мои коллеги сказали, что жена Штерна будет плохо влиять на молодежь».

Рони никогда не жаловалась на судьбу, но в это мгновение ей хотелось закричать: «Мой муж отдал за вас жизнь, чтобы вы могли жить в Израиле. А вы не желаете дать мне работу. Неужели вы хотите, чтобы я и мой ребенок умерли с голоду?!»

Отказ от спасения

В письмах Штерна есть фраза, которую он в первый раз сказал Рони еще в автобусе, во время их поездки. Он оглядел евреев, сидящих в машине, и произнес: «Я готов отдать за них жизнь!» Но затем эти же слова повторил в своем письме: «Я готов отдать за них жизнь, чтобы они могли рожать, жить, ходить в кино». И это было сказано совершенно искренне. А ведь он мог сохранить себя. По поручению руководства «Хаганы» все предложения о спасении Авраама должен был передать ему брат Рони – офицер «Хаганы». Это произошло следующим образом. Брат пришел к Рони и сказал: «Дай мне возможность с ним встретиться. Знай, он стоит перед смертью». Она пообещала: «Я постараюсь. Когда ко мне придет связной с запиской от него, то я буду знать, где он, и сообщу ему о нашем разговоре». Так и произошло. И тогда Авраам назначил встречу ее брату и двум представителям «Хаганы» на одной из улиц Тель-Авива. На встречу пришла и Рони с матерью. Она первая встретилась с Авраамом и сказала: «Мой брат хочет с тобой поговорить» – и Авраам направился к ним. А Рони с мамой остались стоять на углу. Вначале Авраам и его охрана отошли в небольшую улочку, затем туда направился брат Рони Нехемия и двое сопровождающих. О чем они говорили – неизвестно. Но потом все разошлись, а Авраам подошел к Рони и спросил: «Ты хочешь меня проводить немного?» Она согласилась.

(Из последнего письма Авраама товарищам по подполью стало известно, что условия «Хаганы», гарантировавшие безопасность Аврааму, были им отклонены как унизительные для командира ЛЕХИ: «Ответ мой, само собой понятно, отрицательный: я не из тех, кто по собственному желанию сдается полиции или выполняющим ее желания служителям слева и справа. Левые готовы печься о моей безопасности, если я предам себя в их руки».)

Но в ту ночь они шли минут десять по направлению к морю. Позади – мама Рони и охрана Авраама. Рони казалось, что они одни на всем белом свете. А Авраам рассказывал, будто есть какой-то план по его спасению, что у него будет квартира в Иерусалиме, где она сможет с ним жить. Всю дорогу до ха-Яркона он повторял одни и те же слова: «Ты меня еще любишь?» Она отвечала: «Конечно». «Ты меня прощаешь?» – «За что мне прощать тебя? В чем ты виновен?» – «Нет, – настаивал он. – Ты меня прощаешь?». И она ответила: «Конечно, я все прощаю».

Последнее письмо Авраама
Дорогой, любимый Кецэлэ!
У меня все время перед глазами Твое дорогое лицо в платочке. Я очень и очень скучаю по Тебе и мне подчас безумно больно за Тебя: я не мог и не хотел идти по другой дороге. Ни минуты не жалею и никогда не буду жалеть, но, может быть, по отношению к Тебе я должен был быть более жестоким. Если бы мы расстались семь лет тому назад, Ты, может быть, ТЕПЕРЬ была бы счастлива. Что касается меня, то я был бы счастлив с Тобой и никогда не забуду Твоей беззаветной любви ко мне.

Золотко мое! Только в эти дни я по-настоящему понял и почувствовал, какое это счастье, что у нас будет ребенок. Молю бога, чтобы все прошло благополучно. Золотко мое! Надеюсь, что Ты всегда будешь себя вести так, как подобает моей жене. Обещай мне это, дорогая!

Посылаю Тебе 5 фр., Пусеньки. Целую Тебя крепко много и много раз.

Всегда твой.

Возвращение к стихам

Напомним, стихи А.Ш., написанные на русском языке, впервые увидели свет в 1928 году. Небольшое издание – титульный лист и семь страничек стихов – издала сама Рони. Один экземпляр она подарила автору – Аврааму Штерну, второй – оставила себе, третий – брату Давиду Штерну, а еще два, как и положено, где-то затерялись. Правда, стихи Штерна, написанные на иврите, публиковались чаще и более известны широкому читателю. Особенно песня «Безымянные солдаты» (слова и музыка Авраама Штерна), ставшая гимном бойцов ЛЕХИ.

Гимн бойцов ЛЕХИ

Известно и отношение к этому стихотворению Зеэва Жаботинского. Известный писатель и политический деятель (бывший к тому же в свое время и командиром ЭЦЕЛа) прислал в редакцию газеты отпечатанное на машинке письмо:

10.7.35
Тель-Авив
Редакции «Страж Иордана» (приписка рукой автора. – Авт.) «и государства»

Уважаемый господин редактор!

В сборнике поэтических произведений Бейтара, выпущенных в свет во Львове, по ошибке опубликовано под моим именем стихотворение «Безымянные солдаты». Я был бы горд, если бы мог подписаться под этим прекрасным стихотворением, однако оно написано не мной.

С уважением
(Инициалы автора написаны от руки. – Авт.)

Послесловие

Говорят, имя определяет жизнь человека и даже объятья его судьбы. Но в данном случае Авраам Штерн сознательно поменял свое имя на Яир. Он знал, что оно грозит смертью. Его носил командир отряда защитников Массады. Это он – Яир – отдал приказ своим воинам предпочесть добровольную смерть позорной сдаче в плен римлянам. Авраам принял его имя и приказ!

Рахель Эльханани. Яир. 1942

Ян Топоровский, Тель-Авив