Все проекты
Общину поддержали 29716 раз

Жизнь еврейской Золушки

Жизнь еврейской Золушки

Наша читательница Юлиана Друян прислала захватывающий рассказ о жизни своей бабушки Симы – редкостной красавицы, которую не смогли извести ни мачеха, ни золовка, ни белый офицер…

Ах, какие замечательные игрушки были выставлены в лавочке на Екатерининском канале, прямо напротив Мариинки! По дороге из школы можно попросить Бабушку Этту подойти и полюбоваться ими. Вот если бы мамочка была жива, она бы обязательно купила бы какую-нибудь игрушку! Но мамы нет, уже давно…

Мама умерла от скоротечной чахотки 22 ноября 1908 года, когда Симочке Гуляко было четыре годика. Она помнит, как её несли прощаться с мамой. Несли по большой красивой лестнице… а больше она не помнит ничего: ни лица, ни голоса. Осталась только тоска, тоска на всю жизнь.

Перчатками по мордам

У них была обычная семья: отец – Лейб Исаакович Гуляко был выходцем из Полоцких евреев. Овладел портновским ремеслом, шил в основном военным, и даже генералам в Зимнем Дворце, правда, часто получая от них по мордам перчатками за малейшую оплошность, но был портным «холодным», т.е. свое дело не очень-то любил. Да к тому же работать ему становилось все труднее и труднее, мучали головные боли, так что при одном только взгляде на верстак (работали тогда портные, сидя по-турецки на больших столах-верстаках) накатывала дурнота.

В молодости дела его шли, видимо, неплохо. Он купил звание купца первой гильдии. Был женат. Имел двоих сыновей (Мишу и Шуру) и дочь Катю. Сыновья выбились в люди. Старшего – Мишу он отправил на учебу в Париж осваивать портновское дело. Шура работал наборщиком в типографии. А вот у дочери Кати обнаружилась эпилепсия. Жена же его умерла, и вместе с ней умерло и само имя её. Впоследствии даже сыновья – Миша и Шура (в оригинале – Мойше и Айзик) никогда о ней не упоминали.

Через некоторое время он женился повторно. Взял в жены девицу красавицу и рукодельницу Эйду Аронович. Было ли это взаимное чувство или мезальянс, неизвестно, но счастье моего прадеда было недолгим…


друяндруян
Лейб Исаакович Гуляко (справа) с сыном Шурой и братом Яковом                        Катя Гуляко

Рука, поданная из дилижанса

Пить хотелось безумно! И как он, Носель Аронович, мог так по-глупому попасться рекрутской команде? А теперь вот засадили в околоток, два дня не давали есть, а потом с голодухи дали селёдки, а пить теперь дадут, только если согласиться креститься в православие. Хотя император и издал манифест о приеме евреев на военную службу и повелел для них в полках держать капелланов, да кому же охота с этим возиться, когда можно вот просто так покрестить их, да и дело с концом. Конечно, крепкие высоченные парни нужны на императорской службе, а жиды они или нет, государя не волнует. Вот и придумали рекрутские команды отлавливать подряд всех бравых парней без разбора, а уж кто какой веры, потом разбираться. Ну да ничего, жид крещёный, что вор прощёный, а вот Государю послужить придется… Так и стал мой прапрадед Носель Аронович николаевским солдатом.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается …

Минуло с тех пор 25 лет. Отслужил Носель честь по чести в Петербургском гарнизоне. Пришла его очередь домой возвращаться, а куда домой? Откуда был он родом, где жила родня его… Возможно, когда-нибудь мне и попадется эта информация в каком-нибудь архиве, как в марте 1993 года попалась мне в Государственном Архиве каллиграфическая запись в полицейской книге о кончине 22 ноября 1908 года от скоротечной чахотки его единственной дочери Эйды Носолевны Гуляк.

А пока ни о чем таком он, видимо, не думал. И собрался Носель за компанию с другими солдатиками жениться. А тут и случай представился: пришло офицерам его полка в голову устроить массовое бракосочетание. А тут и невесты потенциальные объявились – приехали молоденькие девушки из Франции счастья в России искать или, может быть, революцию делать. Так или иначе, посадили их в дилижанс, задвинули шторки и попросили выставить ручки, подвели к дилижансу солдатиков, кто какую за руку возьмет, на той и женись. Вот так по иронии судьбы выбрал огромный двухметровый верзила Носель Аронович маленькую и хрупкую француженку (вернее, французскую еврейку Этту). Имя Этта осталось в памяти Симы Гуляко вместе с образом хрупкой старушки в вечной таблетке с вуалью на голове, которую она носила даже в лютые питерские зимы.

Каково было полное имя моей прапрабабушки Этты, никто не знает. Ведь Этта – это скорее всего сокращение от какого-нибудь Мариэтта, Жанетта или же, учитывая её еврейское происхождение, Эстер.

Мне почти ничего не известно о жизни Носеля и Этты. Этта приехала в Россию вместе с сестрой Полиной, след которой совсем затерялся. Были они девушками образованными – знали по шесть языков. Но, несмотря на это, Этта так до конца и не выучила русский – говорила с большим акцентом, из-за чего, по воспоминаниям моей бабушки, с ней происходили разные курьёзные случаи в лавочках. Работала она гувернанткой у баронов Гинзбургов. У Носеля и Этты была одна дочь – Эйда. Сам Носель умер рано. Осталось в семейной памяти о нём только то, что полюбил он на государевой службе щи с гречневой кашей и сохранил эту привычку и в отставке.

Смертельный чай

Брак Лейба Гуляко с Эйдой был недолгим, а вот был ли он счастливым… Отношения с тёщей-француженкой не ладились. Она считала его мужланом и неудачником, он ее терпел: из бывших гувернанток, детям сможет дать образование, опять же, экономия. Детей было четверо: старшая Соня, за ней погодки мальчик Лазарь и девочка Сима, и самый младшенький Семен – Симочка. Бабушка, следуя своим профессиональным канонам, каждый день говорила с детьми на разных языках: один день по-немецки, другой по-французски, третий по-английски и т.д. Девочки – старшая Сонечка и маленькая Сима уже делали успехи…

Но случилось несчастье – теща накрывала к ужину, разлила кипящий чай по стаканам и расставила это парящее янтарное чудо в сверкающих серебряных подстаканниках на столе. Полуторогодовалый Симочка с восхищением наблюдал за полным королевского достоинства священнодействием бабушки. Неожиданно для нее он подбежал к столу и потянул на себя стакан с кипящим чаем…

друянЭйда Носолевна Гуляко (урожденная Аронович)

Симочка умирал долго и мучительно. Каждый взрослый член семьи винил себя… Вскоре после похорон слегла его мама Эйда. Она угасала с необыкновенной быстротой. Чахла на глазах. Уже не вставала с постели, но продолжала вязать крючком белое ажурное покрывало. Её средняя дочь Сима пронесет его вместе с собой всю свою долгую и трудную жизнь, оставив семейную реликвию мне, своей внучке. Эйду поместили в больницу, где она и скончалась 22 ноября 1908 года. Безутешная мать её обратилась за помощью к известному меценату барону Гинзбургу, тот дал денег на похороны и памятник и предложил взять на воспитание теперь младшую красавицу Симу. Но отец Симы наотрез отказался.

Сначала ему как-то удавалось сводить концы с концами и даже нанять детям няню, строгую немку Ольгу. Симе она казалась древней чопорной старухой. Однако и она по-своему старалась сделать что-то приятное для своих воспитанников. Как-то раз, видимо, на христианскую (православную?) Пасху она принесла детям по яичку в подарок. Завтрак был уже закончен, и Сима удивилась, что им опять дают какую-то несладкую еду, но с няней Ольгой было бесполезно спорить. Дети опять сели к столу и стали чистить яйца. Под отковырнутым кусочком скорлупы Симиного яйца показалось что-то коричневое. «Няня, да ведь оно тухлое!» – удивилась девочка. «Нишего, нишего! Продолшай шистить!». Немка была невозмутима – яйцо оказалось шоколадным внутри!

Дела у отца семейства шли всё хуже и хуже. Он уже не мог оплачивать ни услуг няни, ни квартиру. К тому же старших надо было отправлять в школу. Семья переехала в подвальную квартиру дома 2 по Мещанской улице. Старших Соню и Лазаря он отдал в приют.

Бабушка Этта по-прежнему навещала их, избегая даже случайных встреч с зятем, который не смог простить её за случившееся… «Где тэц?» – осторожно осведомлялась бабушка Этта, когда приходила навестить их. Жила она теперь по углам у каких-то людей, но все-таки умудрялась собирать в сундучок приданое для внучек: старшей Сони и младшей Симы.

Трижды вдовец

Жить без хозяйки в доме было трудно, и Лейб Исаакович женился в третий раз. Екатерина была женщиной доброй и тихой. Родила ему мальчика Соломона. Малыш так жадно кусал материнскую грудь во время кормления, что его прозвали Ама, так это имя и закрепилось за ним на всю жизнь. Мать его вскоре умерла в родах вместе со вторым своим ребёнком, оставив мужа трижды вдовцом с четырьмя малолетними детьми.

По-прежнему жили в подвале. Отец уходил на работу и оставлял детям по яйцу, сваренному вкрутую. Амка плохим аппетитом не отличался и умудрялся выцыганить у старшей Симы и её долю. Отец проходил поздно, заворачивал принесённую из лавочки селедку в газету и запекал на углях в печке. Это и был ужин. Селедка была ужасно соленая, но другой еды не было. Иногда он варил какой-то суп и, поперчив его дочерна по своему вкусу, кормил этим детей. Сима пыталась было возражать, но возражения не принимались.

Тем не менее ребятишки умудрялись и пошалить. Однажды Сима во дворе с соседскими ребятами вздумали мазать спины прохожих мелом. Один из «намазанных» вычислил, кто она такая, и пришел вечером к отцу жаловаться. Разговор был коротким – с восьмилетней девочки стянули штаны и при постороннем дядьке выпороли. Этот позор она запомнила на всю жизнь.

Трудно было управляться мужчине с маленькими детьми одному. Особенно это касалось дочерей. Ванны в их полуподвальной квартире, конечно, не было. Каждую неделю ему приходилось просить кого-то из соседских женщин взять Симу в баню, Сонечка же была в это время в приюте. Сима была вполне самостоятельным ребёнком. В очередной поход в баню девочка заприметила в банном зале под лавкой красивый тазик, а в нем кусочек ароматного мыла. Им было так приятно мыться … На следующий день она проснулась от жара во всём лице, кожа на лбу и на щеках побагровела и надулась. Пришлось её вести в больницу. Там доктор наложил повязку с мазью и посетовал, что, мол, жаль, такая была красивая девочка, а теперь будет вся корявая. Перевязки были очень болезненными, бинты отдирали, не отмачивая, но болезнь отступила, шрамов и корявин не осталось. Сима по-прежнему была красавицей, прохожие часто заглядывались на неё на улице.

Однажды отец сшил ей пальто. Сшил старательно, но умение его подвело, пальто получилось как офицерский мундир с грудью на выкате. Сам же он по-прежнему пытался устроить свою жизнь и найти хозяйку в дом. Очередная попытка не удалась. Новая жена оказалась выпивохой и получила от ворот поворот, хорошо, что не успела никого ему родить. Проблем с уже имеющимися младшими детьми не уменьшалось: Сима и Ама росли здоровыми детьми, а вот у Лазаря в приюте обнаружился порок сердца, он почти не мог ходить. Сонечка же в приюте заболела менингитом, еле оправилась, и доктор в приюте уговорил отца взять её домой, хотя бы на время: «Если девочка вернётся в приют, она снова заболеет и умрёт», – мрачно заметил он, провожая Соню домой. Она очень изменилась: была вялой, жаловалась на головную боль, плакала ни с того ни с сего. Прошло некоторое время, Сима жалела старшую сестру, всё-таки сестра, родная, и приласкать может – ей этого так не хватало.

Смерть Сонечки

Предпринимателя из Лейба Гуляко не получилось, он метался из огня да в полымя, пытался открыть то чайную, то столовую – ничего не выходило, бизнес прогорал. Тем не менее, реб Лейб не отчаивался и продолжал искать новую жену, да такую, которая бы приняла его со всей оравой. Ему посоветовали вдову-скотопромышленницу из-под Новгорода, женщину состоятельную и деловую. Но как сказать, что с ним приедет четверо детей? И тогда Лейб Исаакович принял, наверное, самое трудное и страшное решение в своей жизни – он договорился о возвращении старшей Сони в приют. (Пройдёт каких-нибудь 25-30 лет и по всей Европе и России миллионы родителей будут поставлены перед этим жутким выбором: кого спасать, если спасти можно только одного. Кто-то, спасая детей от надвигающейся гитлеровской армии, бросал в местечках парализованных стариков, кто-то оставался и приносил в жертву этой геенне огненной всю семью, кто-то, умирая от голода, продолжал кормить только самых сильных, оставляя слабых умирать… И Лейб Гуляко сделал свой выбор.

Сонечка до последнего не верила, что отец с ней так поступит, она ведь так старалась быть хорошей и ничем его не огорчать. Когда же они вышли из дома с её небогатым багажом и отец, остановив извозчика, приказал ехать в приют, она встала перед ним на колени, прямо там, посреди улицы, и со слезами и всей своей детской искренностью и простотой стала умолять его не делать этого. Горячие слова девочки проняли даже извозчика:

– Барин, отдай мне девчонку-то! Мы люди простые, да не обидим!

– Я сказал, к приюту!

Сонечка умерла в приюте совсем скоро, еще до того, как отец женился и уехал с семьей из Петербурга в село Медведь Новгородской Губернии. Мучился ли мой прадед от этого своего решения? Наверно, да, потому что несколько раз рассказывал в подробностях об этом эпизоде. Теперь в душе Симы жили уже два больших недетских чувства: тоска по матери и жалость к умершей сестре.

Тем не менее, среднего Лазаря он забрал из приюта. Мальчик совсем не мог ходить.

Этта осталась в Петербурге, и вскоре уже в Медведе они получили известие о её смерти то ли от старости, то ли от голода. По моим подсчетам, ей было немногим больше семидесяти лет.

Село Медведь

Они уехали из неспокойного Петербурга в 1912 году, когда Симе исполнилось 8 лет. Хотя, в какой день у нее был день рождения, никто не знал и не помнил: в еврейских семьях того времени не справляли дни рождения, а когда нарождалось несколько детей, еврейские отцы шли и регистрировали всех скопом. И уже потом при выдаче паспорта паспортистка вписала ей день обращения за паспортом 15 ноября как день её рождения. День рождения бабушки Симы, день, когда собиралась у нас вся семья – без приглашения, с подарками и тортиком приезжали племянницы, пеклись пироги и покупались редчайшие для предзимних времён застоя гвоздики. Вкус бабушкиных пирогов – это вкус моего детства. Когда я стала постарше, мы пекли их вместе: сначала мне доверяли перетирать желтки с сахаром или взбивать белки, уже потом готовить начинку. Пирогов получалось много, мы посылали их родственникам, так что пришедшие на день рождения к бабушке уходили домой с гостинцами. Когда бабушка совсем состарилась, все делала я под её присмотром, но теперь без неё мне не удается воспроизвести в точности тот вкус.

…Наступила весна 1912 года, и Лейб Гуляко со всей своей оравой переехал к новой жене в село Медведь под Новгородом Великим.

Бабушка вспоминала, что село Медведь было зажиточным: здесь был и свой любительский театр.

друяндруян
              Дом купца Михаила Кузьмича Гаврилова                                              Мост через реку Мшагу

                 Фотографии с сайта Медведского сельского поселения http://www.admselo.ru/index.html

«Жизнь или кошелек?»

друянЛейб Исаакович Гуляко
и Софья Львовна Друян

Хозяйство новоиспеченной супруги Лейба Гуляко было крепким: два двухэтажных, обшитых и покрашенных один в розовый, другой – в голубой деревянных дома (один из них, кажется розовый, сдавали под квартиры офицерам полка) с огромным садом в два гектара у края высокого оврага, внизу которого протекал быстрый ручей, держала она также коров и птицу. Владелицей всего этого богатства была маленькая энергичная женщина Софья Львовна Друян – Лепчиха, как прозвали её местные по имени её второго покойного мужа Лепки Друяна. Льва (Лепку) Друяна знала вся округа: во-первых, он скупал в окрестных деревнях скот, который забивали на арендованной бойне, и потом продавал мясо оптом, а во-вторых, был он мужиком крепким, высоким, был не дурак выпить и любил подраться. Происходило это так: он заходил в трактир, выбирал там «добровольца» из завсегдатаев, давал денег на водку и, покончив с формальностями, врезал этому страдальцу за беленькую так, что тот летел в другой конец трактира. На этом шоу заканчивалось. Нажили они с женой 13 детей, правда, некоторые из них умерли в детстве, от первого брака у жены был еще старший сын.

После смерти мужа Лепчихе стало трудно вести дела одной: нужно было вести бухгалтерию, самой разъезжать по деревням, дорога к которым проходила через леса, где нет-нет да и встречались грабители. Деньги она придумала прятать в чулки, да к тому же завела маленький пистолет. Как-то уже после замужества за Лейбом Гуляко они вдвоём ехали зимой через лес, внезапно из-за деревьев выскочили двое, остановили лошадь и, запрыгнув на сани, обратились к ездокам со своим вечным профессиональным вопросом: «Жизнь или кошелёк?» Реб Лейб нисколько не смутился : «Ах, деньги! Ну да, конечно, зачем же спорить, сейчас, сейчас!» – и полез за пазуху. Через мгновение он держал одного из них под прицелом. Мужички явно не были готовы к такому повороту событий и мгновенно ретировались. Так новый супруг Лепчихи прославился своей храбростью, однако больше всего он любил сидеть за конторкой и подсчитывать выручку.

Лепчихины Золушки

друян
Старший сын Софьи Ароновны Друян (имя неизвестно)

Как я уже вспоминала, Софья Аронова Друян рожала четырнадцать раз, дети получались некрасивые, с огромными носами. Некоторые из них умерли в младенчестве, старший сын от первого брака жил уже отдельно. У нее было три дочери: Двора (Даша), Женя, Ольга, остальные – сыновья: Цви Гиршел (Григорий), Давид, Сима, Шлёма (имена других до меня не дошли). Дочери Ольга и Женя получили свои имена при крещении в православие перед замужеством. Гриша в детстве был золотушным, и его отдали на воспитание двум незамужним теткам. А в четырнадцать лет Гриша сбежал на первую мировую войну во флот.

К моменту встречи с новоиспечёнными пасынками и падчерицей с Софьей Ароновной непосредственно оставались дочь Даша (1904 года рождения) и сыновья-погодки Шлёма и Гриша (1903 года рождения). Дети быстро подружились друг с другом, а вот отношения с мачехой выстраивались тяжело. Совершенно городская Сима попала в новый деревенский мир, где нужно было столько всего уметь и знать. Родные дети Лепчихи были с малолетства приучены к труду: девочки помогали по дому, мальчики в саду, хлеву и на бойне. Та же судьба ждала и приемных.

Подружившись с родными детьми Лепчихи, Сима не чувствовала особых притеснений мачехи, так как та была одинаково строга со всеми: по утрам супруги пили кофе со сливками, которые вместе с творогом и сметаной держались в особом буфете под замком, а детям доставалось снятое молоко. Когда же запретные запасы портились, их отдавали курам. Девочки должны были готовить еду в огромной патриархальной русской печи. Как-то раз Симе поручили перетопить телячий жир, девочка не смогла справиться с чугунком и ухватом и пролила часть растопленного жира то ли на пол, то ли на приступ печи. Боясь гнева мачехи, она, обливаясь слезами от боли, обиды и страха, стала собирать пролитое назад голыми руками. Было очень больно! Жир перетопился, слезы высохли, ожоги зажили, но обида и боль остались на всю жизнь. Перед Пейсахом девочки наводили генеральную уборку в доме: даже вытаскивали железные кровати со второго этажа во двор, чтобы начистить их до блеска – Лепчиха любила чистоту и порядок.

друянГригорий Львович Друян

В Медведе, конечно, и имелись и школа, и хедер. Все мальчики в их семье обязательно ходили в хедер, что же до девочек, то Софья Ароновна искренне считала: четырех классов для девочки вполне достаточно, чтобы выйти замуж, вот и вся наука. В школе Сима училась хорошо, с удовольствием, читала всё, что попадалась под руку, подружилась с молодым учителем Иваном Михайловичем. Когда тот узнал, что девочке больше не разрешат учиться, он лично пошел просить её родителей изменить свое решение, но безрезультатно. Симе была уготована участь домохозяйки. Она хотела научиться хотя бы какому-нибудь ремеслу, хоть чулки вязать, но за учебу надо было платить, а значит, никакой учебы.

Тем временем Лейба Исааковича Гуляко разыскал в Медведе приехавший из Петрограда его родной брат. Имени его мне неизвестно. Он уезжал в Америку на ПМЖ и приехал проститься. На память о себе он подарил Симе золотые обручальные кольца: своё и покойной супруги своей. Кольца были массивные, из дорогого белого золота. Отец Симы взял их себе на хранение, как и петербургский сундучок с приданым бабушки Этты. Надо ли говорить, что в последствие, выходя замуж, она ничего из этого не получила назад.

«Когда Розка умрет, пришли телеграмму»

Шел 1918 год. Бурные ветры революций теряли свою разрушительную силу, докатываясь до Медведя. Поэтому когда Миша, старший единокровный брат Симы Гуляко, пригласил её погостить в Острогожске (небольшом городке в Воронежской волости), она согласилась.

Фото с сайта История ОстрогожскаФото с сайта «История Острогожска»

Девушка была рада вылететь из душного родительского гнезда, родители были рады сбыть её с рук, к тому же старший брат обещал устроить её там в гимназию, сыграв на её нереализованной тяге к учению. Его младший родной брат Шура с семьёй и сам он с женой Настей и четырьмя дочками: Любой, Идой, Фридой и Аней перебрались в этот небольшой южный городок в поисках спокойной и сытой жизни. Жена его на тот момент была беременна пятым ребёнком, а он работал коммивояжёром и дома практически не бывал. Сима приехала к ним в «шикарную» полуподвальную квартиру весной 1918-го. Тут-то всё и началось. Миша как всегда уехал по делам, вместо долгожданного мальчика золовка родила слабенькую девочку, которую назвали Розочкой. Сима чувствовала себя совершенно лишней, гимназии в Острогожске либо совсем не было, либо она закрылась из-за бурных времен. Так или иначе, надежда на обучение провалилась. В добавок, Миша где-то в своих разъездах слег с брюшным тифом и вызвал жену письмом. Та, не долго думая, вмиг собралась и бросив: «Когда Розка умрёт, пришли телеграмму», уехала спасать мужа.

Итак, в 14 лет Сима осталась в незнакомом городе без каких-либо средств к существованию (ей просто не оставили денег) с пятью детьми на руках – старшей из девочек было 7 лет, а младшей несколько месяцев. К счастью, к их беде не осталась равнодушной соседка. Её сын держал мясную лавку, и она уговорила его давать девочке в долг по дешевке всякую требуху и обрезь, а сама научила её печь пирожки. С самого утра Сима вставала, пекла пирожки с мясом и шла на базар их продавать. Надо было еще как-то приглядывать за девочками: кормить их, мыть, обстирывать, и оставалась надежда выходить маленькую Розочку, которую в отсутствии материнского и какого-либо другого молока кормили старинным деревенским способом: в марлечку клали мякиш жёванного хлеба, который она сосала, вот и вся еда. На заработанные деньги Сима понесла её к врачу, но тот только развел руками: «Голубушка, если мать не смогла и не захотела её выходить, то что мы с вами сможем сделать?» Вскоре Розочка умерла.

«Нет, такую красоту я погубить не могу!»

Пламя гражданской войны охватило и тихий Острогожск. Городок беспрестанно переходил от белых к красным. В один из первых захватов белые устроили еврейский погром, и очаровательная торговка отправилась на расстрел со своим остывающим товаром. Тех, кого удалось поймать на улицах под горячую руку, выстроили в ряд прямо на улице. Какой-то благородного вида офицер осмотрел строй (поговаривали, что это был сам Деникин), подошел к Симе и сказал: «Нет, такую красоту я погубить не могу! Беги». От счастья не слушались ноги, но не успела она завернуть за угол улицы, как попала в другую расстрельную команду. Пьяный вдрызг офицерик тоже хотел не отставать от начальства, да вот беда, его револьвер был под стать хозяину – из него выскакивали запчасти. Офицерик нагнулся, чтобы их поднять и тут же расстрельный строй рассыпался, Сима одна осталась стоять как вкопанная. Стоявший радом с ней старик сильно толкнул в бок: «Беги, девка, беги!» – и она побежала…

Пока городок был во власти белых, в нем продолжались зачистки сочувствующих красным. То ли тюрьма была переполнена, то ли её вовсе не было, только посадили несколько молодых арестантов в сарай рядом с домом, где в подвальной квартире жила Сима с девочками. Ночью к ней пришли друзья арестантов, помоги мол, ты тут все знаешь… Ну и разыграли они сценку: двое парней темным южным вечером как-бы пристают к девушке на глазах у часового, который этот сарай охраняет, тот понятно, отвлекается, а Сима и ещё какой-то парень лезут на крышу сарая, разгребают солому, кидают верёвку пленникам и дело с концом. Всё бы хорошо, да только не смогла она с крыши быстро спрыгнуть и очутилась прямо в руках незадачливого часового. Одних он упустил, да другую поймал. Так и заперли Симу в сарае рядом с домом, а утром – на расстрел…

И опять ей повезло, расстреливать решили по-человечески, за городом у рва. Пока туда осужденных вели, началось наступление красной армии. Под перестрелку, мат и конский топот «смертники» разбежались кто куда. А в город уже рвались бойцы отчаянного красного командира Самуила Медведовского …

И опять каждое утро спозаранку тесто, пирожки, базар, кормить девчонок, вечером их отмыть от уличной пыли, в которой они весь день возились, постирать по единственному платьишку у каждой, и, уложив их спать, реветь в подушку от обиды: «Мамочка, дорогая, ну за что мне это всё?!»

Через какое-то время рано утром, когда Сима собиралась на рынок с пирожками, неожиданно вернулись родители девочек – выживший и поправившийся от тифа Миша и Настя. Когда закончились объятья и поцелуи дочек с родителями, выяснилось, что пирожки, оставленные на противне на окне, уже остыли, и продать их уже не удастся. Тогда Настя в ярости повалила ошарашенную Симу на кровать и стала избивать её кулаками в живот… Девушка была ошарашена и оскорблена. Насилу вырвавшись, она схватила в охапку свои нехитрые пожитки и убежала прочь… В этом чужом для нее городе было только одно место, куда она могла пойти – семья её сводного брата Шуры. Его жена Мария Авсеевна приняла неудачливую родственницу. Вскоре семья сводного брата засобиралась домой в Петроград. На вокзале в Острогожске была необыкновенная толчея, люди штурмом брали вагоны. Мария Авсеевна, с трудом пробравшись в вагон с малолетними сыновьями Борей и Мишей, к ужасу своему обнаружила, что Симы нет рядом. Она выглянула в окно вагона и увидела, как девочку затирает толпой и уносит прочь от поезда. Тогда она принялась истошно кричать, мол, люди добрые, девочка осталась, помогите ей пробраться. Мужики на перроне не растерялись, подняли худющую перепуганную Симу и стали передавать её поверх голов, так и впихнули через окно в вагон… Так наша незадачливая гимназистка вернулась в патриархальный Медведь.

Юность еврейской Золушки

Время шло, Сима росла и не в пример своей сладкоголосой сводной родне стала настоящей стройной красавицей с милейшей белозубой улыбкой, румяными щеками и белой кожей. Однажды в театре был такой случай: не успела она войти и занять свое место, как к ней подскочил один из местных молодых людей, и неожиданно плюнув на свой белый носовой платок, стал с силой тереть ей щёку. Потом демонстративно поднял платок вверх, демонстрируя окружающим его первоначальную белизну. Сима была ошарашена и парализована происходящим. Оказывается, местные парни поспорили, красится она или нет, и вот один решил это проверить таким способом и сорвал бурные аплодисменты, вернее, их заслужила Симина красота.

Но красоту-то эту надо было во что-то одевать… конечно же, ни на что, кроме обносков, рассчитывать не приходилось. Однажды во время уборки на чердаке девочки (Сима и Даша) обнаружили старый сундук. В нем были свалены старые хозяйские шелковые платья, сшитые в китайском стиле. Платья были целые, но пролежали в сундуке целую вечность, так что над ними надо было поработать: Сима отнесла их к ручью и сложила под камень, чтобы отмочить, затем выстирала и выгладила их. Платья подошли именно ей по размеру и были вполне приличные. В последствие при случае Лепчиха не упускала возможность припомнить падчерице тот факт, что она «сносила весь её чердак».

друянГригорий Львович Друян

Сундук, в котором ещё в Петербурге покойная бабушка Этта собирала Симино приданое, таинственным образом исчез. Как и уже упомянутые выше кольца из белого золота.

Не смотря на то, что Симе светило будущее бесприданницы, многие молодые люди пытались за ней ухаживать и даже делали ей предложение. Но сердце нашей красавицы было отдано её сводному брату Григорию (Цви Гиршелу) Друяну. Он за это революционное время успел сбежать на флот, послужить там и, потерпев кораблекрушение, чудом спасшись и поседев в 19 лет, вернуться домой. Однако других ухажеров это не останавливало. Однажды один из них накинулся на девушку на мосту через реку Шалонь, чтобы отомстить за отказ. Выхватив булавку из своего галстука, он попытался выколоть глаз своей несостоявшейся невесте. Сима увернулась, и булавка попала в лоб, оставив на всю её долгую жизнь маленькую синюю отметинку. Тогда незадачливый Отелло попытался сбросить её с моста, на котором почему-то не было ограждения. На Симино счастье, к мосту подходил офицер, он и помог отогнать хулигана. На следующий день Лейб Исаакович, скрепя сердце, пошел «разбираться» с семьёй обидчика. Поскандалили, посидели, поохали да и дело с концом.

Когда выходили из синагоги, сияло солнце…

Несмотря на все испытания, выпавшие на долю Симы Гуляко, она не сникла, не примирилась со своей судьбой и выросла очень гордым, деятельным и свободолюбивым человеком. Душа её рвалась из отцовского дома. Когда Симе минуло 19 лет, она осенью 1924 года наконец вышла замуж за своего сводного брата Григория Друяна. Венчались в Медведской синагоге, а свадьбу справляли в местном самодеятельном театре.

Новая Экономическая Политика (НЭП) расцветала. В Медведе возродилась бурная коммерческая деятельность. Родители, видимо, не одобряли то ли его выбор, то ли вообще решение жениться. Так или иначе, когда Сима уезжала из родного дома, ей с собой не дали ничего, только выкинули связку оловянных ложек.

друянДочери Симы и Григория Друян –
Ида и Ляля (Рахиль). 1968 г.

Молодые жили на съемной квартире, в которую купили красивую мебель. Скотобоец Григорий Друян купил колбасную, а его прекрасная молодая супруга стала торговать колбасами собственного изготовления в маленьком магазинчике.

3 августа 1925 года у них родилась первая дочь, которую Сима назвала в честь свей матери Идой. Имя это эхом проходит через всю нашу семью: старший брат Симы Лазарь свою старшую дочь тоже назвал Идой, Идой же назвал свою дочь и старший пасынок Эйды Носолевны Гуляко Моисей. Непривычное современному уху имя это не ушло со старшим поколением. Сын Иды Григорьевны назвал свою родившуюся в 1997 году дочь Идой.

Теперь уже Сима Лейбовна Друян часто вспоминала, что, когда они женихом и невестой входили в синагогу, была жуткая погода, начиналась гроза, а когда выходили мужем и женой, светило солнце. Так и вся их жизнь, на которую наслоились катаклизмы 20 века, сначала была грозовой, и выжили они просто чудом, вовремя сбежав от раскулачивания из советского Медведя в Ленинград к единокровному старшему брату Симы Мише.

Там, уже в 1933 году, на ул. Плеханова в доме 36 родилась вторая дочь Рахиль, пережили блокаду Ленинграда, эвакуацию, Беломорканал. Она переживет мужа почти на 40 лет и воспитает своих двух обожаемых внуков: Леонида, моего двоюродного брата, и меня в любви и почтении к нашим предкам, ближним и дальним. Я очень надеюсь, что наши девочки Ида и Полина продолжат эту традицию любви, уважения и гордости за свои корни.

друяндруян

                Сима Лейбовна Друян. 1932 г.                        Григорий Львович Друян. 1941-42 г.

друян

                                             Бабушка Сима с внуком Леней

друяндруян

     Бабушка Сима с внучкой Юлианой Друян                 Полина – дочь Юлианы (справа) и Ида, дочь Леонида
              (урожденной Майзелис). 1974 г.


Вконтакте

КОНТАКТЫ РЕДАКЦИИ

190121, Россия, Санкт-Петербург,
Лермонтовский проспект, 2

+7 (812) 713-8186

[email protected]

Рейтинг@Mail.ru
Яндекс.Метрика
Вход
Уже поддержали общину