К годовщине Хрустальной ночи публикуем страшный рассказ Любы Яковлевны Гительзон

Отправляясь к Любе Яковлевне Гительзон, я и представить себе не могла, что буду разговаривать с узницей концлагерей – живой свидетельницей Холокоста...

Люба Яковлевна Гительзон позвонила в Синагогу, чтобы рассказать о том, что ее покойный свекор был руководителем синагогального хора. Но при встрече она рассказала совсем о других вещах.

Как забрали брата и отца

– До войны я с родителями, старшим братом и бабушкой жила в Вильно...

Семья Гительзон (конец 30-х гг.) г. Вселоко. Верхний ряд: брат Любы Яковлевны, ее отец Яков, мама, сама Люба Яковлевна. В Холокосте погибла вся семья, выжила только Люба...

Уже в 20-х числах июня 1941 года немцы вошли в Вильно. Я тогда училась в последних классах гимназии. Старшему брату было 20 лет. Он работал в магазине. Хозяин магазина попросил его подежурить ночью – он боялся, что в суматохе товар разворуют. В общем, брата немцы забрали прямо из магазина. Больше мы брата никогда не видели.

19 июля прямо из дома забрали отца: в июле отправка виленских евреев в гетто приобрела по-немецки систематичный характер. Теперь в городе, который, хоть и был столицей Литвы, но из-за обилия живущих в нем евреев, звался европейским Иерусалимом, перестали хватать на улице «за еврейскую внешность» и начали задерживать по спискам.

– Папа даже не пытался скрываться, хотя многие ему это советовали: он искал моего брата... О брате нам сообщила литовская крестьянка, пришедшая в город. Она видела колонну молодых людей, которых куда-то гнали немцы. К ее колодцу подошел парень, чтобы напиться, назвал себя и сказал, чтобы она сходила в город, нашла нас и передала, что его гонят куда-то на работу. Больше мы о брате ничего не слышали... С отцом ситуация повторилась: на этот раз к нам пришел немец и шепнул, что Яков Гительзон здоров, и его также угнали на работу. И от отца больше вестей не было.

Спасительный макияж для мамы

23 сентября 1941 трех женщин: бабушку, дочку и внучку Любу угнали в виленское гетто. Бабушка вскоре умерла своей смертью. А Любе и ее маме предстояло еще жить.

Немцы сортировали заключенных женщин – тех, что постарше, уничтожали. А молодые пока были нужны в качестве дармовой рабочей силы. Первый раз маму удалось спасти: Люба с подружками ярко ее накрасили. Худенькая, моложавая мать сошла за молодую женщину, и ее оставили в живых. Пока.

Как Любу выручил охранник

Люба Яковлевна рассказывает немного сбивчиво: ей и трудно, и больно вспоминать. Годы в гетто и концлагерях были очень богаты страшными событиями. Память, как вспышка, выхватывает отдельные, наиболее яркие события.

Вот мама с Любой вместе работают на ткацкой фабрике. Надсмотрщик заметил, что Люба помогает маме и сильно ударил девушку прикладом по спине. От боли у Любы искры посыпались из глаз. Но самое ужасное случилось на следующий день: она не смогла даже сползти с нар. Невозможность выйти на работу в том страшном мире грозила не больничным листом, а смертью. Любу пожалел охранник в бараке. По его приказу она наклонилась, задрала кофту, он нащупал какое-то место на ее позвоночнике и нажал со всей силы. В глазах потемнело от боли. Но Люба была спасена: она смогла как-то доползти до рабочего места... Тот удар прикладом не обошелся ей даром: в 1948 году она провела полгода в ленинградской больнице. Ей сделали операцию на позвоночнике. После той операции она больше не вернулась в политехнический институт, где училась на инженера... В больнице она познакомилась с будущим мужем. Но это было уже в другой – послевоенной – жизни...

Еще эпизод. Люба, еще одна девушка и пятеро мужчин решили бежать. Через подземный ход они улизнули с фабрики. Больше месяца прятались в катакомбах. Немцы их поймали. Мужчин расстреляли. А Любу и ее подругу опять пощадил охранник. Почему? Люба Яковлевна и сама не знает, как ответить на этот вопрос:

– Я столько раз ходила под самой смертью. Меня били. Мне приставляли дуло пистолета к виску. Я падала от голода. Но почему-то осталась жива. Не знаю, почему. Видимо, такая у меня судьба.

Гибель мамы

Маму расстреляли 4 августа 1944 года под Ригой, недалеко от озера Югла (сейчас это зона отдыха рижан). Она совсем ослабела. А немолодые и слабые немцам были не нужны.

Потом был лагерь Шуттгоф (тот самый, который «прославился» производством мыла из человеческих тел). Перед отправкой в лагерь у организованных немцев случилась заминка: на баржах к лагерю пригнали слишком много народу. И Любе с ее товарищами по несчастью пришлось десять дней сидеть на баржах, ожидая, пока фашисты уничтожат нужное количество людей, и для новеньких освободятся места...

«Замешкаешься – и горячий металл летит в лицо»

На военном заводе в Магдебурге она целый год работала в цеху, где производили гильзы. Девушки вручную как бы вытягивали их из заготовок. Люба Яковлевна рассказывает:

– Работать надо было с дикой скоростью. Чуть замешкаешься, и горячий металл летит тебе в лицо. Помню, как раскаленная заготовка на моих глазах убила мою соседку – венгерку Магду, буквально разворотив ей лицо...

По мере отступления немецкой армии работоспособных заключенных стали куда-то перегонять. Люба с подружками опять умудрились убежать от вздремнувших на привале охранников-эсесовцев. Блуждали по лесам, чуть опять не напоролись на немцев... Их спрятал пожилой мужчина-поляк...

Свободу Любе принесли советские войска. Она вернулась в Вильно в надежде встретить отца или брата. Ни от одного, ни от другого не осталось и следов.

А потом Любин дядя, живший в Ленинграде, вызвал ее к себе...

Л.Я. Гительзон, 1960-е гг.

Любе Яковлевне явно тяжело говорить. По ее словам, она впервые делится эпизодами своего ужасного маршрута:

– Понимаете, я не могла говорить об этом. Во-первых, тяжело. Во-вторых, мне казалось, что мне не поверят. Нет, не потому, что меня заподозрят во лжи. Просто в мирной жизни то, что случилось со мной, кажется абсурдом, каким-то мрачным, невозможным миром, как из сна.

В списках не значились...

Уже после войны Люба Яковлевна подавала запросы и в Красный Крест, и в разные архивы, и в Яд Ва Шем. Ни в списках погибших, ни в списках выживших отец и брат не значились. Видимо, их можно отнести к числу бесследно сгинувших жертв войны, след которых сохранился только в памяти близких...

Люба Яковлевна Гительзон заканчивает рассказ:

– Я не взяла фамилию мужа, потому что надеялась: папа или брат будут меня искать.

Никто ее не искал.

Мария Конюкова