Она прожила 99 лет. Дочь известного хасида, она жила и тайно соблюдала еврейские традиции в Ленинграде. Об этой удивительной женщине вспоминает ее внучка — супруга главного раввина Петербурга Сара Певзнер.

2 нисана, в канун Шабата, мир потерял особенную душу. Ушла из жизни моя прекрасная бабушка по материнской линии, Гутэ бас Перец. Наша королева, «матриарх» нашей семьи.

Бабби, как мы ее называли, была женщиной выдающегося ума. Ее острый как бритва ум, исходящие от нее тепло и мудрость, ее жизненная сила, умение находить путь к сердцу каждого человека были удивительными.

А каким она была сказочным поваром! Ее блинчики, гефилте-фиш, тейглахи приводили в восторг всю ее большую семью. Печенье Бабби обожали все ее внуки. Но получить у Бабби точный рецепт было сложно. Ее блюда носили печать вдохновения и были проникнуты сладким ароматом с русско-еврейской кухни. Она говорила: «Altz iz besser mit a bissele zuker», «все будет вкуснее с щепоткой сахара».

Бабби, Гутэ Шапиро (урожденная Мочкин) родилась в Крыму в 1920 году. Когда ей было 10 лет, семья переехала в Ленинград. Ее отец, мой прадед, известный хасид Перец Мочкин, занимался подпольной еврейской деятельностью. Рискуя жизнью, он делал все, чтобы в СССР работали ешивы и продолжалось еврейской образование.

Жизнь Бабби в Ленинграде была полна тягот. Ее детство и юность прошли в атмосфере постоянного страха и вынужденной скрытности: свою принадлежность к еврейской вере приходилось держать в тайне. Тем не менее, о Ленинграде у нее остались богатые и яркие воспоминания.

По религиозным соображениям бабушка не могла посещать обычную школу, ведь там шли занятия в шабат. Но выход нашелся. Бабушка поступила в вечернюю школу, где занимались во вторую смену, а суббота была выходным днем. Эта школа находилась неподалеку от Синагоги, на ул. Декабристов. Бабушка рассказывала, что хорошо училась и особенно любила химию.

С началом блокады бабушка вместе со своим мужем Леви-Ицхаком Шапиро уехала в Ташкент. После войны советская власть начала с новой силой преследовать религиозных деятелей. По поддельным польским документам бабушка с дедушкой уехали в Германию, несколько лет прожили во Франции, позже эмигрировала в США. Последние 50 лет бабушка жила в Бруклине.

Бабушка на аудиенции у Ребе

Бабби любила рассказывать нам истории из детства и юности. Речь ее была пересыпана словечками на идише и русскими выражениями, что придавало ее рассказам неповторимый колорит. А еще Бабби любила петь и научила нас множеству песен на идише, которые она слышала от своего отца. У нее был звучный и при этом нежный голос.

Однажды в Дни Трепета бабушка взяла меня с собой в синагогу Ребе «Севен Севенти». Ее место было в первом ряду, и я слышала голоса молящихся вблизи. Каждый Рош Ашана у меня в ушах звучит ее теплый голос, исходящие из ее уст трепетные, вдохновляющие слова молитвы.

То, как сложилась моя жизнь, — во многом заслуга Бабби. Под влиянием ее рассказов и воспоминаний я решила стать посланницей Ребе в Петербурге, чтобы, подобно ей, сохранять еврейство и хасидут в нашем городе.

У моих детей всегда была особая связь с Бабби, ведь они выросли в городе ее детства, и для них русский язык, как и для нее, родной.

В 2007 году Бабби приехала в Петербург на бар-мицву нашего сына Ари — спустя 68 лет после того, как она покинула город. Она вспомнила все места своего детства: дом, синагогу, музеи и парки... Вспомнила и многокилометровый маршрут, которым совсем юной девушкой ходила пешком, чтобы принести своему отцу еду на Суккот. Она встретилась с членами нашей общины, с удовольствием поговорила с ними на русском языке, подчеркнула то, как важно воспользоваться свободой, которой не было у ее поколения. Думаю, она гордилась и радовалась тому, как возродилась еврейская жизнь в городе ее юности.

Беседуя с учениками еврейской школы, она наизусть прочла стихи, которые учила в детстве: Пушкина, Лермонтова. Но тут же добавила с присущим ей юмором: «Но не это главное! Главное — чтобы в моем возрасте вы помнили о своем еврействе и могли прочитать наизусть молитвы и благословения!».

А еще бабушка была необыкновенно красивой и элегантной женщиной. Она любила хорошо одеваться, у нее были сотни платьев. Но при этом вся ее одежда была скромной, как и должно быть у еврейской женщины. Ее наряды и украшения носили отпечаток тонкого вкуса, она не любила чересчур броских или вычурных вещей.

Я всегда буду дорожить воспоминаниями о моей дорогой Бабби. Ее наследие живет в ее детях, внуках, правнуках и праправнуках, каждого из которых она так любила.

Свои последние дни Бабби провела в больнице. Моя мама, ее братья и сестры передали ей ноутбук, чтобы она могла общаться с родными через zoom. Мы спели ей ее любимые нигуним и сказали, как сильно ее любим. Перед самой ее смертью дядя прочитал молитву «Шма» и теиллим.

Наше сердце разрывалось от горя, но мы знали, что она была окружена любовью своих потомков со всех уголков мира: от Австралии до Лос-Анджелеса, от Франции до Петербурга. Пусть Вс-вышний пошлет всем нам здоровье в эти тревожные времена, и пусть скорее придет Машиах.

Мы любим тебя, Бабби!

Фото из семейного архива рабанит Сары Певзнер.

Вспоминает Нина Цивина, прихожанка петербургской Синагоги:

«Ее русский язык поразил меня глубиной понимания человеческих чувств. Она меня очаровала, она говорила лучше нас всех вместе взятых, я никогда до этого не слышала такого красивого языка, моего родного языка. Русский в ее устах звучал и тек, как мед. Я готова была слушать часами эту дивную речь интеллигентного, доброго и мудрого человека».

Интервью, которое ребецн Гутэ Шапиро дала нашему изданию в 2007 году

— Расскажите о еврейской жизни в Ленинграде перед Вашим отъездом.
— Это были очень тяжелые времена для религиозных евреев, нам приходилось все время скрываться. Если заметят, что человек соблюдает, — арест.
Вы же помните: «кто не с нами, тот против нас». С августа по февраль 1938 арестовали почти всех друзей моего папы. Долгое время мы не знали, что их расстреляли, в их честь не давали имена внукам (согласно хасидскому обычаю, в честь живых родственников имена не дают — ред.) Их страшно били, кто-то из них умер от побоев, от них хотели, чтоб они оговорили своих товарищей, но они держались. Об этом написана целая книга, она называется «К тебе душа издалека», ее написала Рахиль Морозова, — дочь Хони Морозова, который был у нас старшим.

— Где Вы жили?
Мы жили рядом с Синагогой, канал Грибоедова, 132. Остальные тоже, если была возможность, старались поселиться недалеко от Синагоги. Мы снимали комнату сначала на 2-й Красноармейской, потом на Невском, потом на канале Грибоедова. Я помню, как носила еду отцу и братьям на Суккот, вы знаете, в этот праздник едят только в шалаше. В синагоге был шалаш. А в ДК первой пятилетки была школа рабочей молодежи, в которой я училась.

— Почему Вы не учились в обычной школе?
Из-за суббот: в обычной школе надо было учиться по субботам. Не ходить в обычную школу был большой риск. Я все время боялась за папу, что его арестуют. За ним один раз приходили, но его не было дома. Какое-то чудо его спасло.

— В Синагогу ходить не боялись?
— Боялись, конечно, боялись, но вера была крепче.

— Кто был тогда раввином Синагоги?
— По-моему, Эпштейн. Но официальному раввину не очень доверяли. Вообще всего боялись, тени своей боялись. Доносчиков хватало.

— Сколько в Ленинграде было хасидов?
— 30–40 человек, которых я знала. Это были семейные люди. Старшим был Хони Морозов. А были еще бохрим — неженатые ребята. Они учились в подпольной ешиве «Тиферет бахурим» — красивые парни. Они считались лучшими. Ребята учились по квартирам. В одну ночь их всех забрали, выслали в Сибирь на 10 лет. Может быть, это их спасло от гибели в войну.

— Где работали, на что жили?
— Была такая организация — «Труд». Мы были надомники. Нам давали материю, мы шили. Из-за того, что фабрики работали по субботам, большинство из нас так работали. Мне было 10 лет — и я уже работала. Нужно было сдать норму, иначе не получали карточки. Делали шарфики. Кто-то работал в часовой мастерской. Была большая нужда.
В 1931-м, 32-м мы жили в Павловске, снимали комнату. У нас была полоска земли, сажали картошку, редьку. Очень редко покупали живых кур, папа сам их резал.

— Вы знали всех хасидов?
— В основном, наверное, да. Но не всех я часто видела. Какая-то часть жила в районе Новой Деревни, там был свой миньян.

— Пытались заниматься просветительской деятельностью?
— Нет, конечно, это было невозможно. Важно было сохранить то, что есть.

Беседовал Мойше Трескунов