Праздник свободы в тюрьме

«Узник Сиона» Йосеф Менделевич рассказывает о своем первом в жизни пасхальном седере 

История 1. Седер на нарах

Во Владимирской тюрьме я сидел с другим участником «самолетного дела», Гилелем Бутманом. Дело было на 10-й год отсидки. Перед Песахом я предложил ему:

– Гиля, давай сделаем седер.

– В камере? С ума сошел? – изумился Гилель.

Тогда я решил действовать сам. У меня была открытка с картинкой пасхального блюда. Там была изображена кеара и расписан порядок седера.

Но где взять все необходимое? Например, марор?

Очень кстати разразилась эпидемия гриппа, и каждому зеку выдали луковицу. Живой овощ, такая редкость в тюрьме! Все моментально сжевали лук. Ну а я свою луковицу посадил в баночку.

– Совсем поехал, садоводство устроил, – посмеивались сокамерники. А я ждал, когда у меня вырастет марор.

А как же карпас? Раз в день нас выпускали на прогулку. Вижу – в соседнем тюремном дворике через асфальт пробивается листочек! Я знал, что это растение съедобно: в лагере мы ели траву. Несколько дней все мои мысли были заняты тем, как же его добыть. Не затоптали бы! Уже перед самым Песахом в конце прогулки я метнулся в соседний дворик и сорвал заветный листок! –

Стой!!! Да ты че?! – заорал конвоир.

– Это целебная трава, – отвечал я с видом простачка.

Так раздобыл я карпас.

Но как быть с вином?

Еще когда я был под следствием, папа передал мне кило изюма. Каждый шабат я делал «кидуш» на две изюминки. И сейчас у меня еще оставалось две жмени. Скопил я и 300 грамм сахара. Опасно это было – могли заподозрить, что я готовлю побег. Насыпал я сахар в кружку, туда же изюм – и поставил под нары, к трубе центрального отопления.

И пасхальное блюдо я смастерил. Каждый день нам выдавали газету «Правда». Я эту газету зажилил, сделал из нее круг. Наступает Песах. Я накрыл все одеялом и позвал Гилеля.

– Вот, смотри: карпас, бейца, марор…

– А вино? – в полном шоке спрашивает Гилель.

– Вот!!! – и достаю свою изюмную настойку.

Он попробовал: и правда, настоящее вино! И вот мы сидим, разговариваем, рассказываем об Исходе, мечтаем об освобождении…

Гилель мне говорит:

– Впервые в жизни я отпраздновал седер, как надо.

Вот, подумал я! Надо попасть в тюрьму, чтобы отпраздновать седер, как положено. Вот оно, состояние советского еврейства!

Наутро Гиля исчез. Позже выяснилось, что Бутмана, Дымшица, Кузнецова освободили – обменяли на «шпионов». Сразу после Песаха. Символично, не правда ли?

Гилель потом в Израиле всем рассказывал, как он справлял седер в тюрьме. И моим сестрам, давно оплакивавшим меня, он сообщил, что я не только жив, но и седер праздную!

История 2. Все нуждаются в любви

На Песах принято рассказывать об Исходе из Египта. От меня, пережившего советскую тюрьму и вырвавшегося на свободу, ожидают особенно интересных рассказов. Ведь мой опыт во многом сходен с опытом людей, вышедшим из египетской неволи более 3000 лет назад. В недавний пасхальный вечер я рассказал вот такую историю.

В одной из камер во Владимирской крытой тюрьме меня выбрали старостой. Староста отвечает за порядок, справедливое распределение еды и за много других разных вещей. У нас в камере был заведен порядок – курить можно два раза в день по полчаса, сидя на верхних нарах у окна.

Однажды в камере развернулась оживленная дискуссия, не помню уже, на какую тему. И вдруг я заметил, что один из нас, немолодой армянин, зубной врач, воспользовавшись этой дружеской атмосферой, травит нас своей махрой, сидя на верхних нарах, уже больше часа.

Я как староста сделал ему резкое замечание. Другие поддержали меня.

И тут вдруг этот зубной врач на всех нас озлился

– Я вижу, что вы не любите меня. Не хочу с вами не иметь ничего общего. Я объявляю всей камере бойкот.

На следующий день я видел, как он сидит особняком, насупившись.

Я подумал: с чего это он говорит здесь в камере про любовь? Разве мы ожидаем от кого-то любви в этой тесной и душной владимирской камере? Тем более этот старый и несимпатичный человек. Здесь собрались совершенно разные люди. Совершенно случайно, по прихоти тюремщиков.

Я еще раз взглянул на него. Он выглядел действительно нечастным. Мне его стало жалко.

«А ведь на самом деле каждый из нас нуждается в любви, – подумалось мне. – Самое большое наказание, которое могут придумать для нас кэгэбешники, это взаимная неприязнь. И ведь это я нанес ему обиду. Из-за меня он страдает. Я должен исправить свой проступок. Я должен ему доказать, что он любим».

Впрочем, всех остальных сокамерников его бойкот оставил равнодушными.

А я, пользуясь своим статусом старосты, при каждом случае, пытался оказать ему какой-то знак внимания. Если опрашивалось мнение других по какому-то мелкому бытовому вопросу, я всегда спрашивал и его, хотя и знал, что он не ответит. По каким-то внешним признакам я пытался угадать его мнение. Во время дележа хлеба я всегда старался показать ему, что я думаю о нем. Хотя, конечно, дележ должен быть в любом случае справедливым. Но есть какие- то знаки внимания, которые дают человеку почувствовать, что о нем помнят.

Так протекал день за днем наш серый камерный быт. И вдруг моего подопечного «выдергивают» из камеры с вещами. Он, очевидно, добивался перевода в другую камеру.

Перед моими глазами стоит такая картина. Вот стоит этот старый зубной врач в своем несуразном тюремном одеянии у дверей камеры, спиной к нам.

Вдруг он поворачивается лицом к нам и говорит: – Вы все подлецы. Только Менделевич – человек!

Тогда я понял, что вышел из рабства.