Григорий Григоров – узник ГУЛАГа, участник Гражданской и Второй мировой войны. Он оставил яркие воспоминания. О его судьбе мы беседуем с внучками – Ириной Бекман и Юлией Ильяев. Они живут в Израиле с 1980-х. 

Ирина и Юлия

Мы беседуем с ними в Таль Эль – это поселение в Галилее на севере Израиля, основанное в конце 1970-х выходцами из Советского Союза. В том числе участниками того самого «Самолетного дела».  

Судьба Григория Исаевича вызывает интерес –  большой очерк о нем написала журналистка Шуламит Шалит.

Но время идет, а старики уходят. Тем важнее рассказать читателям jeps.ru об этом человеке, чья жизнь была тесно связана с Ленинградом-Петербургом.

Был Монастырский – стал Григоров

Ирина. Настоящая фамилия дедушки – Монастырский. Фамилию Григоров ему дали в Гражданскую войну. Когда Красная армия отступила из Запорожья, деда оставили в подполье и сменили ему документы. Был Монастырский – стал Григоров. К красным его привела вера в идеи большевизма. Он еще до прихода советской власти увлекся революционными идеями, ходил в рабочий кружок, вступил в партию.

Юлия. Семья дедушки жила в черте оседлости. В детстве он ходил в хедер. Обычный еврейский образ жизни, где отец посещал синагогу, все все соблюдали. Их было восемь человек детей, дедушка шестой.

Ирина. Еврейский погром пережили. Их родственники были в еврейской самообороне. Тогда от рук погромщиков погиб жених его сестры.

Юлия. Еще совсем мальчишкой дед подрабатывал у какого-то богатого человека. Как-то хозяйка дедушке что-то не так сказала, так он тряпкой грязной в нее кинул. Такой он был с детства непослушный товарищ.

Ирина. Дед рано стал большевиком, примкнул к революционному движению. Вступил в ячейку РСДРП. В его революционном настрое не было еврейских мотивов. Он говорил, что у всех должны быть равные права. Рвался выбраться из черты оседлости, учиться, как многие евреи в то время.

Юлия. Мы никогда от него идиш не слышали. А перед смертью вдруг заговорил…

А еще дед хорошо знал немецкий. Выучил уже в университете. Я не могла определить, на каком из языков он говорит! И латынь выучил, и греческий. Иврит знал только по Талмуду, Торе.

Ирина. Все его старшие братья и сестры рвались к культуре, прекрасно говорили по-русски. Пели, читали стихи, собирались на домашние литературные вечера.

Юлия. Как-то раз дедушка, тогда совсем молодой, увидел, как какой-то парень бьет свою жену. Дед вцепился в этого парня, ударил его. И вдруг женщина, за которую он только что заступился, укусила его за щеку. Выбраться из этой истории невредимым ему помог Абрам (Авраам) Шленский. Дед называл его Муля Шленский. Это один из самых известных переводчиков с русского на иврит, который перевел в том числе «Евгения Онегина».

Ирина. Деду тогда было лет 15–16, он работал на заводе. Шленский его готовил для поступления в гимназию и уговаривал переехать вместе с ним в Палестину. Многие евреи тогда об этом раздумывали – погромы… Но дедушка сказал: надеюсь, мы здесь сможем всего добиться, все исправить, и тут будет хорошо. И он остался, а Шленский уехал.

Юлия. Во время Гражданской войны, когда пришел Деникин, деда выдали белым. Его избивали. Он именно тогда понял, что умеет терпеть боль. Никого не выдал, ничего не рассказал. Его посадили в камеру смертников. А спас его знаете кто? Батька Махно! Пришел, выпустил всех, неважно, уголовные, политические – всех на свободу.

Ирина. Дедушка пишет, что какое-то время общался с Махно и его помощником. По воспоминаниям деда, среди махновцев был весьма красноречивый еврей. Умел убедить. Видимо, этот оратор произвел на дедушку впечатление. Махновцы пытались его к себе переманить. Но нет, у него тогда были другие идеалы, так что с махновцами он не пошел. Дождался красных, стал комиссаром.

Юлия. Когда они перевозили золото, их окружила местная банда. Главный спросил: что везете, хлопцы? Деду надо было быстро придумать ответ. Он сказал, мол, тела убитых солдат везем – хоронить на родину. Бандиты сняли шапки и перекрестились, а их главарь сказал: с Богом. Вот что бы было, если бы они решили проверить?

Апельсины в подарок от Маяковского

В 1921 дедушка демобилизовался и поехал в Москву, в Институт красной профессуры. И военные инженерные курсы закончил. Был политруком Московского военного госпиталя. Получил направление в Рабфак Московского университета. В 1925-м стал профессором философии. Интересовался философией всю жизнь. У него были работы по философии Канта. Очень его интересовал Спиноза. Он даже хотел папу назвать Барухом в честь Спинозы. Но в результате назвал Виссарионом.

Юлия. Догадываешься, в честь кого? В честь Белинского! Наш отец был Виссарионом Григорьевичем, дома его звали Висса. Так что мы с Ирой – Виссарионовны.

Ирина. У меня в институте все годы была кличка Вися, потому что Виссарионовна.

В начале 1920-х дед познакомился с бабушкой, женился на ней, удочерил ее девочек – Веру и Полю. Вера и Поля были совсем маленькие, лет 10. Они жили в интернате и только на выходные приходили домой. Тогда так было принято: родители заняты, детей – в интернат.

Дочери Дины – Вера и Поля

Юлия. Они рассказывали: шли и пели пионерские песни, которым их обучили в интернате. Их остановил высоченный человек. Говорит: девочки, вы такие талантливые. И подарил им апельсины. Это был поэт Маяковский. Девочки были в шоке. Вы представляете, что такое апельсины в 1922 году?! 

Ирина. Как они поняли, что это был Маяковский? Увидели в газете фотографию. Говорят, это же вот этот дяденька!  

Юлия. Однажды дедушка встретил Есенина в Москве, на литературном диспуте. Среди участников был религиозный деятель, кажется, митрополит Александр Введенский. Есенин явился полупьяным.

Все они увлекались театром. Дедушка пел очень хорошо. До сих пор помню: «Не счесть алмазов в каменных пещерах».

«На перевоспитание»

Ирина. В Институте красной профессуры дед сближается с членами Бухаринского кружка. Карьера у него идет вверх. Он политически активен, его привечают. А дальше начинается борьба с оппозицией в партии.

Юлия. Дедушка в то время симпатизировал Троцкому. То есть, уже начал отходить от «генеральной линии» партии. Сначала он верил в прекрасное будущее, которое создадут после революции… Но за несколько лет он осознал, что все идет не туда, никакого идеального общества нет. Начинает больше слушать Троцкого, задумываться над тем, что тот говорит. Входит в круг друзей Бухарина, начинает думать, что, наверное, должны быть какие-то другие пути, отличные от того, что происходит вокруг.

Ирина. И тут же попадает в поле зрения властей... Первый арест, 1928-й, кажется. Но еще до этого, в 1923, ему уже указывали на «неправильное мировоззрение». Он пишет: «Вызов в ЦК, и меня направляют на перевоспитание. В город Иваново-Вознесенск».

Так за два года после окончания Гражданской войны он из идеалиста, который считал, что можно построить общество равенства, превращается в человека, который начинает задумываться. А молчать – он никогда не молчал.

В Иваново-Вознесенске он, как и в Москве, читал лекции по экономике. Понятно, что экономика была привязана к политическим событиям, которые происходили в стране. Но это все-таки были образовательные лекции, а не чистая пропаганда советского строя.

Так в 1923-м состоялось его первое «перевоспитание».

Встреча с Троцким

Ирина. Потом дед возвращается в Москву, встречается с единомышленниками. У них огромный круг друзей и знакомых, которые постоянно встречаются, обсуждают происходящее. В то время они близко дружили с женой Троцкого.

Еще во время Гражданской войны он услышал зажигательное выступление Троцкого на митинге в Екатеринославе. А их личная встреча была позже, в Москве, в 1927, на квартире бывшего наркома внутренних дел РСФСР Белобородова. Дед пишет, что на той встрече Троцкому, которого тогда многие в партии поддерживали, предлагали совершить переворот.

Но Троцкий ответил, что таких наполеоновских планов у него нет. Однако, как пишет дедушка в мемуарах, Троцкий предполагал, что в его кабинете установлена прослушка, так что откровенно говорить было опасно.

Вот, что дед пишет: «Говорил достаточно откровенно. Я решительно сказал: Лев Давыдович, Россия в 1917 году не созрела для социалистической революции. Троцкий был ошеломлен моим ответом. Мне казалось, что он назовет меня меньшевиком». И так далее…

Юлия. Да, сейчас, конечно, все это звучит странно…

Григоров (справа) с другом. 1924 

Григоров в молодости

Спасительный арест

Ирина. Деда и бабушку арестовали после убийства Кирова в декабре 1934 года. В то время они жили в Ленинграде. Тесно, по-дружески общались с Кировым. 

Юлия. До самого ареста дедушка в Ленинграде очень много работал: преподавал, читал лекции, вел семинары. На его семинаре в Союзе композиторов и драматургов занимался Дмитрий Шостакович. Дед писал: «На семинаре мы подробно рассматривали интересую тему – эстетика в изложении крупнейших западных философов».

Ирина. После убийства Кирова дедушку и бабушку задержали по этому делу. На допросе им сказали, что якобы у них была большая группа, которая планировала это преступление. От расстрела их спас, как ни странно, своевременный арест. Дали всего по пять лет. Так что в самую «мясорубку» 1937 года они не попали. Помню страшный рассказ про этап, когда деда отправляли в Ухтинско-Печорский лагерь. Огромное количество людей в трюме какого-то корабля… Чудом не утонули, судно было переполнено...

Юлия. Наш папа, Висса, которому на момент описываемых событий было семь лет, это время часто вспоминал. Он рассказывал, как ночью к ним в квартиру пришли с обыском. Папа притворился, что спит, но все слушал и запоминал. После ареста родителей папу с сестрами – Полей и Верой – выселили из квартиры и посадили на поезд до Горького. Поля и Вера тогда были студентками. Вера училась в Технологическом, Поля – в Кораблестроительном. Они решили ехать в Горький, потому что там тоже был Кораблестроительный институт, только речных судов.

Там папа сразу попал в детдом. Когда они приехали, без денег, без перспектив, то уже умирали от голода. И сестры решили отдать папу в детский дом, чтобы спасти. Детей ужасно кормили, начальство воровало. Но кто-то написал жалобу – приехала комиссия. А папа был активный, смелый. Он собрал коробочку вшей и положил прямо на стол проверяющим. После этого в детдоме поменяли дирекцию, детей стали лучше кормить.

Папа выбрался из детдома только в 1939, когда бабушка вышла из заключения.

Виссарион и Стелла – родители Ирины и Юлии

Ирина. Дед рассказывал, что в те годы на каком-то лагерном этапе он встретил Мишу (Михаила) Окуджаву, родного брата Шалвы Окуджавы (отца Булата Окуджавы). Мы потом об этом Булату рассказали…

Юлия. Еще дед вспоминал, что его специально подсаживали к уголовникам. А он им наизусть рассказывал «Графа Монте-Кристо». Уголовники так увлеклись, что стали его защищать. В общем, он выжил во многом благодаря своим разнообразным способностям.

«Если я останусь, погибнет вся моя семья»

Ирина. Как только бабушка вышла из тюрьмы, она сразу забрала папу из детдома. Они обосновались в деревне в Горьковской области. Вера и Поля учились, получали стипендию. Деда тоже освободили, но это было так называемое «минус 100», без права жить в больших городах. Он решил, что ему лучше заняться географией, а не философией.

Когда началась Финская война, его призвали и отправили на Карельский фронт, в штрафбат. И тут же он попал в финский плен. Выжил благодаря тому, что сумел попасть на геологические работы – научился этому в лагере. 

Юлия. В 1944 их из финского плена вернули в СССР. Ему говорили: оставайся, зачем тебе возвращаться? Ты же погибнешь. Он ответил: а если я останусь, погибнет вся моя семья.

Ирина. И он вернулся. Из финского лагеря бывших военнопленных отправляют в фильтрационный лагерь в Петрозаводске. Там дед организовал кружки для местных детей. А потом его вызывают в контрразведку СМЕРШ – и новый срок. Десять лет «за измену Родине».

Снова этапы. Красноярск, Красноярская пересылка, в трюме баржи по Енисею, Норильск. Есть портрет дедушки, который нарисовал кто-то из его товарищей по норильскому лагерю. Работает на угольной шахте. Выучился медицине, помогал лагерным фельдшерам. Очень талантливый был, да. Это ему тогда очень помогло, он не был на самых страшных работах. Норильский бунт он в своих воспоминаниях описывает ярко... А перед тем, как он должен был освободиться, ему дали дополнительный срок.

Григоров в Норильском лагере 1951

«Идите в…!»

Юлия. И этот срок, как ни странно, был за «сионизм». Видимо, потому что он был еврей. Они там в лагере многое обсуждали на своих вечерних посиделках после ужина, когда читали друг другу лекции. Настоящий лекторий. Возможно, были затронуты еврейские вопросы. Израиль обсуждали…

Освободился он только в 1955, но оставался под надзором «органов». Реабилитирован в 1965.

Когда деда с бабушкой реабилитировали, им предложили вернуться в Ленинград. Но сказали, что они должны снова вступить в партию. И признать, что были некоторые ошибки, но все равно партия права. Они оба отказались. Причем бабушка сделала это в резкой форме. Она сказала: идите в *опу. Именно такими словами!

Супруги Григоровы

На даче под Дзержинском. 1960-е

Григорий Григоров с внучкой Ириной. 1962

Дина и Григорий Григоровы со старшей внучкой Ириной. 1962

Вагнер на веревочке

Юлия. Ой, мы пропустили интересный момент, когда дедушка с семьей еще жил в Ленинграде на улице Восстания. Он был большой любитель музыки Рихарда Вагнера. У них дома хранился старинный бронзовый бюстик композитора. И наш папа Висса, которому тогда было лет шесть, спустил этот бюстик на веревочке из окна, а друзья подобрали. Вместе они отнесли бедного Вагнера в ломбард, а на вырученные деньги накупили конфет. Когда родители обнаружили пропажу, папе сильно влетело. 

Вагнеру хорошо в Израиле

Ирина. Дедушка выкупил Вагнера из ломбарда, и он до сих пор у нас. Несмотря на известный антисемитизм Вагнера, мы сохранили этот бюст как семейную реликвию, привезли в Израиль. Потому что не так много вещей осталось от родителей.

(Вытирает пыль с бюста). Да, сохранился, как ни странно. Со всеми переездами, пересылками. Ладно, раз в 20 лет можно тебя почистить…

Юлия. Уже тут, в Израиле, я подумала, может продадим его? Неплохую сумму нам тогда предложили. Но мы решили – нет. Пусть будет у нас.

Новая профессия в 55 лет

Ирина. Освободившись из лагеря, дед экстерном окончил факультет географии в Горьковском педагогическом институте. И в 55 лет стал учителем географии в школе.

Юлия. Помню по Дзержинску, что он читал лекции по географии в школе милиции. К нам в квартиру иногда приходили милиционеры, деда все обожали, его харизма никуда не делась. У него голос был громкий, звонкий, он пел великолепно, любую аудиторию всегда мог мгновенно обаять. Все соседи его и бабушку очень любили, всегда с разными вопросами обращались.

А если дед чем-то возмущался, – это был гром, всегда эмоционально! После всех отсидок он сохранил и оптимизм, и энергию, получил новое образование в 50 с лишним, а память какая! Он же все записал, все фамилии своих друзей с 1920-х годов, чуть ли не разговоры, диалоги… Сколько имен он упоминает, это потрясающе. 

Ирина. Дедушка начал писать воспоминания в Дзержинске, а закончил в Киеве, где они с бабушкой жили в 1960-70-х. Бабушка умерла в 1972, а дед жил в Киеве до переезда в Израиль. Он говорил, что дал себе клятву все запомнить и записать, когда в лагере расстреляли его друзей, с которыми он дружил еще с 20-х годов, с совместной учебы. Копил в памяти даты, запоминал все, что происходило.

Помню, как он диктовал свои вспоминания в Киеве. Поля их печатала на машинке. Такая тонкая папиросная бумага, чтобы больше уместилось. Три огромные папки. Мы боялись, что нам не дадут их вывезти в Израиль. Засунули папки между вещами, и все прошло гладко. 

Григоров в 1980-е

Израиль

Юлия. Мама с папой давно, еще в 70-е, говорили, что надо уезжать, учили иврит, а нам объясняли, что это якобы древнеанглийский (открыто учить иврит было опасно). А я своей лучшей подруге еще в первом классе сказала, что мы собираемся в Израиль. Но если бы я не взяла переезд в свои руки, так бы ничего и не произошло.

Ирина. Юля стала ходить на разные еврейские мероприятия, очень этим увлеклась, наша мама тоже это поддерживала. Юля была двигателем, идеологом нашего отъезда.

Юлия. Я тогда училась в Москве, мы ходили на все еврейские праздники на «горку» на улице Архипова, где главная московская синагога. А в конце моей учебы в Москву уже начали приезжать израильтяне, устраивали домашние встречи. Однажды мы с мамой пошли на такую встречу, и вскоре нам пришел вызов в Израиль.

Ирина. В 1989 мы приехали в Израиль, и дедушка здесь вполне прижился. Когда мы его увозили, он уже не выходил на улицу, ноги плохо работали. Но голова абсолютно ясная была до самого конца. А в Израиле он снова стал выходить. Нас одно время опекали русскоязычные кибуцники, они относились к деду с огромным к нему уважением, расспрашивали его. Ему это было очень приятно.

Григоров в Израиле

Он скончался в девяносто четыре года…

Мы издали его воспоминания, уже живя в Израиле. Первый том вышел в Москве в 2005 и был встречен с интересом. А недавно Юля подготовила полностью первую часть мемуаров в электронном виде, так что теперь каждый может их прочитать.

От редакции
Возможно, в воспоминаниях Григория Исаевича Григорова есть исторические неточности: память – штука причудливая. Но мемуары Григорова – важнейший документ, охватывающий более полувека нашей общей истории, и в этом его несомненная ценность.

Материал подготовила Елена Янкелевич
Фото из архива семьи Григоровых, Юлии Ильяев, Елены Янкелевич