Михаил Цойреф рассказывает историю своей старшей родственницы Сары Кульчинской, чудом спасшейся в войну. Муж-украинец сдал ее фашистам, но вмешался ксендз...

Примерно через десять лет после приезда в Страну моя мама начала записывать историю семьи. Рассказы обо всех ушедших, чьи лица не сохранились даже на фотографиях. Для этого понадобились долгие уговоры, но окончательно маму убедил такой аргумент: «Твои правнуки, которые родятся на земле Израиля, не смогут твердо стоять на этой земле, если не будут знать своих корней».

Из маминого дневника

Последняя фотография мамы, май 2012 г. Ее правнуки будут твердо стоять на Земле!

Броня и Сара

Вот мама пишет:

«...Еще у моей бабушки был брат Захар. Он тоже, как раскулаченный, попал в ссылку и уже никогда не вернулся. У него было две дочери: Броня и Сара. Броня стала ярой коммунисткой и с родней знаться не хотела».

Из маминого дневника

Эта любовь к партии недолго была взаимной и кончилась лагерем и ссылкой. Но даже после войны и восстановления в рядах никто не вспомнил о ее былых заслугах – она бедствовала, болела, мучилась и умерла в Одессе несломленной большевичкой.

«Беги, девочка, не медли!»

С Сарой Захаровной, очень пожилой, но деятельной и живой, я познакомился в Хмельнике в 1986-м. Она была совершенно одинока и жила на маленькую пенсию и со сдачи угла в своей комнате курортницам. Увы, я был слишком молод и занят собой, и неправильно понимал слово «тактичность», чтобы расспрашивать.

Помню, меня удивила ее толстая полуседая русая коса, я подумал тогда, что в юности она, наверное, была очень красива.

Перед войной она вышла замуж за украинца, учителя местной хмельникской школы.

Девятого июля 1941 года немцы заняли Хмельник. Ужас начался практически сразу. Прибежал перепуганный ксендз местного польского костела. Сказал, что только что слышал, как при нем ее муж сдал ее немцам, она в списках. «Беги, – говорит, – девочка, не медли». И она побежала. Не взяв ничего, как была. Голубоглазая, красивая, с толстенной русой косой. Ее счастье – на еврейку не похожая.

Замок в Хмельнике

Бегство через всю Украину

Однажды ее все же задержали полицаи и привели в комендатуру. Допрашивал немец. Через переводчика, тоже немца из обрусевших. Она понимала немецкий, идиш был ее родным. Поняла вдруг, что этот молодой немец переводит не так, как она говорит, а как надо, как лучше для нее. И ее отпустили. Я гоню от себя мысли о том, что могли и, наверное, делали с ней «добрые самаритяне», пока она бежала одна через всю Украину. Но ее не убили, она уцелела и в конце концов добралась до какого-то местечка, где ее в подвале спрятал знакомый хуторянин. Он сильно рисковал, этот человек. Впрочем, он уже прятал у себя одного еврея. Ну, где один, там и два.

Три года под землей

Еврей, которого он держал у себя в подполе, был знаменитым на всю округу портным. Он сидел под землей и шил. Сутками напролет. С перерывами на сон. И она стала шить вместе с ним. Шить и жить. Портной был человеком немолодым. Всю его семью убили в местечке Уланов. Я не знаю, как ему удалось спастись, я этого не узнал тогда, как и не спросил, кем ей был тот хуторянин. Мама говорила, что дальний родственник мужа. Тогда я считал, что это бестактно, что ей будет больно говорить об этом. Вспоминать. Рассказывать подробности. Боже мой. Теперь мне не у кого это спросить.

Хуторянин отвозил на базар то, что они шили, и с этого жили все. На воздух выходили ночью. Так почти три года.

В сорок четвертом их освободили. Они с портным так и остались вместе. Расписались. Дети у них не родились. Потом она овдовела, работала на почте; чтобы прожить, сдавала угол в своей большой комнате.

Из маминого дневника

Подушка на память...

В мой последний приезд летом 1989-го я уже знал, что уезжаю. Она очень хотела дать мне что-нибудь на память. Уговаривала взять подушку. Настоящую, большую, каких нынче не купишь. Вежливо отказался. Представил себя идущим по улице с подушкой под мышкой, как Иван Бабичев из олешинской «Зависти». Дурак.

Она умерла вскоре после нашего отъезда в Израиль. Даже не помню, как узнали.

***