Михаил Фатеев – главный редактор телеканала «ТВ Центр» в Санкт-Петербурге – рассказывает о своих родственниках, переживших блокаду или погибших в блокадном Ленинграде...

Как-то я услышал мнение, что человеческая память не может вместить более 150 лет. В том смысле, что, бродя по старым кладбищам и смотря на захоронения полуторавековой давности, мы не можем уже ничего рассказать о тех, кто в них лежит. В какой-то степени это так. Даже хуже. Перебирая черно-белые фотографии в семейном архиве, ни я, ни мои родители, увы, не можем идентифицировать многих из наших предков. Да и про тех, кого помним по именам и фотографиям, часто не можем сказать многого. Пара фактов и все...

Я перебираю выцветшие фотографии родственников, погибших в окруженном нацистами городе. Вспоминаю родственников жены убитых в Пушкине гитлеровцами. Линия фронта, несколько километров разделили посмертные судьбы людей. Что я знаю о своих погибших в блокаду предках? Что будут знать о своих предках мои дети?

Мой прапрадед Арон Шапиро. Он был раввином в белорусском местечке Березино, что в Белоруссии. В его доме не только вершился раввинский суд, но и собирались на молитвы. Как говорит семейное предание, его уважали как местные евреи, так и русские. Семью не тронули даже во время погромов. Фотография сделана еще до войны. В Березино. Здесь прапрадед с женой и младшей дочкой Сарой. Его старшая дочь, моя прабабушка Соня, к тому времени уже вышла замуж и жила в Плисе. Когда ее семья перебралась в Петроград, после смерти жены к ним приехал и Арон Шапиро. Жили они вместе, в просторной квартире недалеко от синагоги на канале Грибоедова, 134. Об этом периоде жизни моего прапрадеда ничего не известно. Погиб он в скорости после начала войны.

Арон Шапиро

Ни одной фотографии моего прадеда Моше-Довида Плискина не сохранилось. Он был из очень набожной семьи. Его отец, Юда Плискин, отличался большой религиозностью: соблюдал традиции и даже ездил учиться к раввинам в Витебск. Слышал, что были они из хасидов. В Ленинграде семья Моше-Довида поселилась в 20-х годах, хотя говорят, что прадед приезжал сюда еще до 17 года, но уехал подальше от бурных революционных событий на родину, в Плису, где и родились его дети. Как рассказывала бабушка, дед каждый день ходил молиться в малую синагогу и был уважаем в общине. На пасхальный седер, как вспоминала бабушка, многочисленные родственники собирались именно в квартире Моше-Довида. Когда началась война, прадеду предложили отправиться в эвакуацию. Но он отказался, сказав, что никогда не покинет ставший ему родным город.

Его старшая дочь Лиза – моя бабушка – уехала с детским садом, в котором работала, в Сибирь. Сын Семен отправился на фронт, где погиб в 1942 году.

Несмотря на военное время, в семье продолжали соблюдать традиции. По рассказам прабабушки, пока у прадеда хватало сил, он по-прежнему ходил в синагогу. Большая квартира сослужила хорошую службу. В нее перебрались родственники, вместе было легче выживать. Помимо Арона Шапиро, Моше-Довида, его жены Сони и их младшей дочери Ривы здесь поселилась Малка Плискина, жена его брата Менделя, с двумя своими сыновьями Изей и Вольфом. Вот их фотография. У кареглазого Изи, старшего сына, было белокровие. Он умер первым. Не пережила блокаду и сама Малка.

Изя, Вова (Вольф) и Малка (Маня) Плискины

Как известно, первая блокадная зима оказалась самой суровой. На отопление квартиры ушло почти все, что могло гореть. Как могли, боролись с голодом. Прадед пытался варить кашу из столярного клея. Это его не спасло. Он умер в феврале 1942 года. Чтобы оплатить похороны, прабабушка откладывала хлеб, а затем отвезла тело мужа во двор синагоги. Судя по тому, что рассказывают родственники, он был похоронен в общей могиле на Преображенском еврейском кладбище. Прабабушка с дочкой Ривой уехала в Сибирь к моей бабушке в 1943 году.

Вот еще одна фотография. Это Циля Левинсон, сестра моего прадеда, и ее сын Рафа. К началу войны она уже была в разводе. Тоже не пережила блокадной зимы. Судьба Рафы неизвестна. Говорят, что он отправился жить к отцу. Вероятнее всего и он не выжил. Во всяком случае, судьба его никому неизвестна.

Циля Левинсон, в девичестве Плискина, и ее сын Рафа Рафаил

Многое из жизни своих родственников во время блокады я знаю от своей двоюродной бабушки – тети Раи. Она и ее младшая сестра Татьяна прожили в блокадном Ленинграде от первого до последнего дня. Рае к началу войны было 13 лет. О блокаде она не рассказывает. Многого уже не помнит, а то, что помнит, – вспоминать желания нет.

Несмотря на то, что все родственники жили кучно, в расстоянии пешего пути от синагоги, во время блокады они не общались. Ходить друг к другу не было сил, телефоны не работали. Новости узнавали от случая к случаю. Родители Раи и Татьяны не пережили блокады.

Первым умер отец Хацкель, брат моего прадеда. На его похороны тоже пришлось собирать хлеб. Вслед за ним скончалась и мать Сара. Ее похоронили на Преображенском кладбище. Тетя Рая даже помнит, как читали кадиш, а на них с сестрой разорвали кафтаны.

Практически сразу после войны от истощения скончался еще один брат моего прадеда Неух, переживший блокаду вместе со своей дочерью Инной, которой в 1941 году едва исполнилось 4 года. Она, ее дети и внуки живут в Израиле.

Инна и Неух Плискины. Фото сделано до 1946 года, видимо, сразу после блокады. В 1946 году Неух умер

Вот они, несколько коротеньких историй. Благодаря которым слово «блокада» в нашей семье никогда не носит отстраненного характера. Будут ли храниться в Яд Вашеме анкеты с именами евреев, погибших от голода и бомбежек в осажденном Ленинграде, не так уж важно. Хотелось бы, чтобы их имена и осколки их судеб сохранились в памяти их потомков.

И еще. Мне кажется, лучшим мемориалом для погибших стало то, что их прапраправнуки со смехом резвятся в петербургских парках. Ведь это самая главная победа над теми, кто хотел стереть наш род с лица земли.