В Петербурге в Мраморном дворце проходит персональная выставка Александра Окуня - художника и писателя, автора книги «Роман с карандашом» и путеводителя по Израилю, написанного в соавторстве с Игорем Губерманом. Александр родился в нашем городе и уже сорок лет живет в Израиле. Сам художник, отмечающий в этом году 70-летие, тоже приехал в Петербург и дал интервью нашему изданию.

Фото: Kudago

«Если ребенок не рисует, его надо вести к врачу»

Конечно, я рисовал с детства. Все дети рисуют, а если не рисуют, их надо вести к врачу. Но умные дети перестают это делать. А если уж не перестают – значит, это судьба.

Я занимался рисованием в кружках во Дворце пионеров. Наш преподаватель, Соломон Давидович Левин, был белой вороной среди советских педагогов. Он понимал, что надо не мучить ребенка перспективой и тому подобными вещами, а дать ему раскрыть себя. Техника тоже важна, но уже во вторую очередь.

И я помню, с каким энтузиазмом мы учились. Мы ездили в детские лагеря. Там утром до завтрака были наброски, до обеда – этюды, потом занятия композицией. Но мы и ночью по собственной инициативе сбегали наблюдать и рисовать ночные эффекты! А начальство его не любило, конечно, но поделать с ним ничего не могли: именно его ученики занимали первые места на международных конкурсах.

Потом была школа при Мухинском училище и само училище, членство в молодежной секции Союза художников, исключение оттуда за «формализм»... Тут уж мне оставалось, как говорят художники, «красить в стену» - но начались выставки «нонконформистов» в ДК имени Газа и «Невский», и я принял в них участие. На второй выставке, в 1975 году, Евгений Абезгауз пригласил меня в группу еврейских художников «Алеф». Почему я согласился? Честно скажу – только чтобы меня не сочли трусом.

Еврейское искусство возможно только в будущем

Через выставку «Алефа» в квартире Абезгауза прошли тысячи человек. Для многих это было важно с точки зрения обретения национального самосознания, излечения от комплексов. Но их программа... Они же что написали: «отряхиваем прах местечка с наших ног, будем следовать художественным традициям Первого и Второго храма». Как будто мы много знаем об этих традициях! Местечко – это и есть все еврейское наследие, которое мы непосредственно получили.

С другой стороны – я сейчас скажу крамольную вещь – еврейского искусства как целостности до XX века не было. Ведь что такое национальное искусство? Это связь с определенным ландшафтом, определенной территорией. Почему в старинном русском языке «красный» значит «красивый»? Основные цвета русской народной игрушки – белый, красный, зеленый. Полгода страна белая, полгода зеленая, а красный цвет – яркая антитеза этой гамме. А у евреев такого нет. В чемодане, перебираясь столетиями из страны в страну, визуальное искусство не перенесешь. Философию, литературу, музыку – да, а это нет. Есть прекрасные локальные образцы еврейского искусства – например, резные надгробия. Но на Украине эти надгробия одни, а в Чехии уже совсем другие. Если посмотреть на стенд ханукий в Иерусалимском музее, видно, как отличаются они в разных странах. Потому что евреи следовали местным традициям, скажем, польскому или украинскому варианту барокко.

Еврейское искусство по-настоящему возникает только в Израиле, его история - в будущем. Хотя можно вообразить, каким оно могло бы быть в прежние эпохи... Мне приходилось говорить, что я в каком-то смысле воссоздаю не существовавшее израильское еврейское искусство семнадцатого века, эпохи барокко. Это, конечно, метафора. Но некие важные вещи она выражает. В истории еврейского Израиля есть как будто дыра в две тысячи лет. И мы должны как-то ее заполнить...

Почему Израиль?

Я уехал в 1979 году. Почему? Просто было ощущение, что моя жизнь в России завершена и будущего здесь нет. Было много частностей... Ну, вот, скажем, начальник Дзержинского отдела милиции в лицо говорит мне: «Окунь, если из-за тебя я в воскресенье еще раз выйду на работу, обещаю, что ты получишь три года». И я понимал, что это не пустая угроза. Или вот – дочка приходит из детского сада и сообщает, что «Ленин – самый лучший человек». Я ей: как же, а мама, а бабушка? В общем, поговорили мы, и она решила, что все-таки мама лучше Ленина, а у воспитательницы, которая так сказала, просто, наверное, нет никаких близких. Еще была история: дома была пластинка Хавы Альберштейн с песнями на идиш, и дочка любила ее слушать. Потом она попала в больницу Раухфуса и стала там эти песни всем петь. И медсестра говорит нам, с похвалой говорит: «Девочка поет песни своего народа и не стесняется». То есть это нормально – стесняться!

И вот из всего этого возникло желание уехать. Можно было выехать по израильской визе и отправляться в любую страну. Но я привык жить в городе, который люблю. И я решил, что надо ехать в место, с которым меня все-таки что-то связывает, которое у меня есть шанс полюбить.

Сейчас, побывав в разных местах, я понимаю, насколько был прав. Америка мне чужда эстетически. А в Париже я бы, наоборот, сошел с ума от ностальгии по Петербургу: слишком много общего. Израиль же очень быстро стал своим, любимым, но он совсем не похож на тот город, из которого я уехал.

В соавторстве с Игорем Губерманом

Я занимаюсь многим помимо живописи. Например, преподаю в главной израильской художественной школе – Академии Бецалель. У израильской системы художественного образования есть много недостатков, но есть и важное достоинство – я могу учить тому, что считаю нужным, не оглядываясь ни какие программы.

Еще я занимаюсь литературой. Я не считаю себя Писателем с большой буквы, таким, как Толстой, Музиль или, скажем, Меир Шалев. Я пишу книги, чтобы что-то конкретное донести до людей и решить какую-нибудь свою проблему. Скажем, зачем написан «Роман с карандашом»? Я хочу помочь людям научиться видеть. А «Плацебо» - книга для подростков, которую я написал, когда мой сын сам был в таком возрасте. Мне хотелось многое до него донести, но я знало, что слушать он меня не станет. А книгу – так и быть, прочтет.

Фото: Limbuspress.ru

Что касается путеводителя по Израилю, написанного в соавторстве с Игорем Губерманом, то я могу рассказать такую историю. В Москве была презентация книги в двух магазинах. И вдруг во втором магазине я вижу женщину, которая уже точно была на предыдущей презентации. И она во второй раз покупает книгу и дает мне на подпись. Она увидела, что я узнал ее, и пояснила: «У моей сестры случился легкий приступ антисемитизма, и я хочу, чтобы она это прочитала». Ну, если моя книга способна кого-то излечить от антисемитизма – уже хорошо...

Вообще я – на стороне «маленького человека», страдающего, иногда некрасивого, иногда смешного. Свифт говорил, что для глупца жизнь – трагедия, для мудреца – комедия. Но мы все те еще мудрецы, и я бы сказал так: жизнь – это трагикомедия. Очень еврейский жанр, кстати...

Валерий Шубинский